«Мое утраченное счастье…». Воспоминания, дневники

В столовой завода Бари я нашел дожидавшегося меня тов. «Станислава» (Вольского). Он был в состоянии полной прострации. «Все погибло, — говорил он, — войска нас не поддержали, получается полный разгром всех наших сил. Нас постепенно оттесняют к окраинам, а там пролетариат не вооружен и беззащитен. И я — виновник этого разгрома». Я прервал его и спросил, что же делать нашей дружине, чтобы наши силы не пропали даром? Он подумал и сказал: «Знаете, идите на Пресню. Это — единственное место, где дела идут хорошо. Там командует Седой. Замоскворечье ближе, но там уже делать нечего». После беседы со «Станиславом» я обсушился перед огоньком и вызвал десятников на совещание. Мы решили, ввиду позднего времени, переночевать в Симонове и затем поодиночке перебраться через Замоскворечье в Хамовники, назначив сборным пунктом студенческое общежитие на Малой Царицынской, а оттуда уже идти на Пресню.

Ночь была неспокойная из-за одного дружинника, который сошел с ума. Он разбудил меня следующим экстренным сообщением: «Дверь повалена, и на нее уложен часовой». Я вскочил, думая, что на нас напали, но дело оказалось гораздо проще. Все скамейки были заняты спящими, и дежурный десятник, отыскивая место, где мог бы лечь отдежуривший часовой, снял кухонную дверь и использовал ее как ложе. Я поместил больного в заводскую амбулаторию под надзор одного из товарищей и снова лег.

Рано утром мы встали и пустились в путь попарно. Моим спутником был Федор Иванович Тимахович — мой земляк, студент-филолог, веселый и беспутный малый, но смелый и преданный организации человек; впоследствии он погиб на австро-германском фронте. Мы с ним спокойно перешли через Симоновский мост, почему-то на этот раз никем не охранявшийся, направились Жуковым проездом и попали на Щипок. Затем мы зашли к Серафиме Ивановне Надеиной в Александровскую больницу. Работая в больнице как фельдшерица, она вместе с тем вела пропаганду в Железнодорожном районе, и у нее мы надеялись узнать новости. Однако новостей не было. Она была всецело поглощена ранеными, которых было довольно много в больнице, и даже одна раненая дружинница лежала у нее на квартире, в маленьком подвальчике. Там же мы застали и моего бывшего дружинника Бориса Сергеевича Кустова.

Кустов был моим товарищем по факультету и по курсу, а также по партийной работе. Последние месяцы он работал в партийной нелегальной типографии, находившейся где-то около Пресни, кажется, в Б. Конюшенном переулке. Кустов рвался в бой и с самого начала записался в дружину, но — увы! — перед восстанием МК решил, что все технические работники должны оставаться на местах, не вступая в дружины и не вмешиваясь в военные действия. Он негодовал на это, вполне целесообразное, запрещение, но был принужден подчиниться. К Серафиме Ивановне зашел, чтобы узнать, где мы и что с нами, и теперь с завистью нас расспрашивал и все повторял: «Вот вы — в действии, в огне, а я все жирею: за неделю прибавился на полпуда». Каково же было мое удивление, когда через несколько недель после восстания я узнал, что Борис Сергеевич был расстрелян семеновцами на Пресне, где его не видал между дружинниками.

По тогдашним сведениям, дело рисовалось так: во время разгрома Пресни семеновцами в типографии были получены сведения о возможности провала. Работавшие в ней поторопились эвакуировать типографию, что в тот момент было сопряжено с огромными затруднениями, а потом стали расходиться. И вот Борис Сергеевич, по близорукости, пошел по другому направлению и не заметил патруль семеновцев. Его арестовали, привели к Горбатому мосту, нашли в кармане печатную «Рабочую Марсельезу», а под штатским пальто — студенческую тужурку. Этого было достаточно для расстрела. Говорят, он перед смертью оказал отчаянное сопротивление. По крайней мере, солдат, выдавший родным его пробитое девятью пулями тело, говорил им: «Вот этот попортил много наших». Мир праху твоему, честный товарищ! Но в тот момент, когда мы с ним разговаривали, он жаловался на спокойную жизнь, а мы не умели прочесть гиппократовых черт на лице его.

Из Александровской больницы мы прошли на Серпуховскую. Серпуховская была занята солдатами, расставленными почти у каждого дома. Они обыскивали редких прохожих. Нечего сказать, в хорошем положении мы были: я с браунингом в кармане, а Федор Иванович с винчестером под пальто. Тем не менее отступать было некуда. Приходилось идти вперед. Не знаю, помогал ли тут вид веселого шалопая Федора Ивановича, но мы благополучно прошли кусок Серпуховской, свернули на Арсеньевский, прошли Шаболовку, Камер-Коллежский вал и очутились на Москва-реке. Беспрепятственно мы перешли ее по льду и еще через четверть часа были уже в общежитии.