Мое волшебное чудовище

И зачем мы только сюда забрались, – жаловалась Рыжуха, морщась от неприятной сырости в ногах.

Но, Рыжонок, нас же могли поймать и арестовать! Разве ты не помнишь, что нас ищут! – беспокойно вздохнул я.

Ну и черт с ними! Надоело бегать! Пусть сажают! – фыркнула Рыжуха, отрывая от цветущей черемухи ветку.

Но, Рыжонок, если тебя посодют, я же с ума сойду, – говорю, а сам чуть не плачу, даже Альма будто все поняв, жалобно заскулила.

Эх, Тихон, и почему я так неровно дышу к тебе? – улыбнулась Рыжуха.

Это, наверное у тебя с легкими что-то! Может рентген надо сделать, – вслух задумался я.

Ах, Боже, неужто можно быть без ума от олигофрена?! – засмеялась Рыжушка, хватая меня за свободную руку, в другой-то я нес сумку с блинами и разносолами и даже с тремя бутылками водки, которые успел прихватить со стола.

Да это, – говорю, – врачи что-то выдумывают, так-то ведь я же нормальный, – говорю, – мужик. Всем, – говорю, – интересуюсь, тобой, – говорю, – особенно, к тому же, – говорю, – на сердце ты мне здорово залегла, и такая, – говорю, – у меня симпатия к тебе объявилась, что хоть режь меня на кусочки, а все равно каждый кусочек к тебе обратно прилепится.

Да что ты, – говорю, – плачешь, Рыжонок? Давай, – говорю, – присядем да поедим на дорожку, у нас вон в сумке и блины твои, и огурцы с грибами солеными! И Альме кусочек дадим, а то она бедная тоже жрать ведь хочет!

А Рыжуха все плачет и плачет, еле-еле ее на поваленную березку усадил, а рядом Альма ей тоже по-бабьи подвывает.

Все, – говорю, – бабы, или вы завязываете со своими ревами-коровами, или, говорю, налакаюсь счас водки, а вы хоть уревитесь все!

А что?!У нас есть водка?! – быстро обрадовалась Рыжуха, утирая слезы рукавом телогрейки.

Эх, Рыжонок, как бы, – говорю, – ты алкоголиком не заделалась!

Да ладно тебе, Тихоня, голова-то с похмелья знаешь, как трещит! – смеется Рыжуха, а сама головой аж в сумку вся зарылась, сразу видно, напиток любимый унюхала!

Во-во, сначала, – говорю, – голова затрещит, потом еще чё заболит, а потом, – говорю, – в это дело как втянешься, что не заметишь даже, как головенку свою потеряешь! Она и так у тебя шибко зашибленная!

Ну, вот, опять ты меня обижаешь, – вздохнула Рыжуха и отвернулась от меня.

Ну, что ты, Рыжонок, надулась как мышь на крупу?!

Как мышь на крупу?! – переспросила меня со смехом Рыжуха, и мы тут же помирились, повытаскивали из сумки блины, разносолы и бутылочку одну на двоих открыли, хоть и не хотел я пить, но уж очень меня замучила жажда, не буду же я как Альма травку мокрую облизывать после проглоченного блина, и так, на воздусях и с аппетитом, мы эту бутылочку всю и уговорили. Ну, а потом я горячо обнял свою Рыжушку, бережно так положил на травку, задрал ей кверху платьице-то, и чего греха таить, учинил с Рыжушкой истинный грех, грех блаженный, грех приятный, грех эффективный, грех взаимный, грех чудесный, грех потрясный-распрекрасный!

Ну, измокли мы малость в траве, ну, чего не бывает, ну, муравьишки снизу покусали, комарики сверху кровь попили, но мы ведь в лесу, в самом наидичайшем местечке, где всяка тварюга норовит тебя или потрогать, или укусить.

Хорошо, когда все досыта! – встала с травки, потягиваясь, Рыжушка. – И так, – говорит, – наелась, и этак, – говорит, – насытилась, брюхо свое набила значит! А все ты, Тихоня, молодец, все ради меня стараешься!

Вот за это, – говорю, – я тебя и люблю! Особенно когда ты налопаешься, – говорю, – натрескаешься, а потом становишься такая мягкая, – говорю, – такая добренькая, как зверек какой, что титьку у мамки посасывает!

Да, – говорит Рыжушка, – добра своего ты много во мне оставил, досыта накормил! Только, – говорит, – Тихон, обязана я тебе открыть одну правду! А правда-матка така, что будет у нас с тобой не сегодня, так завтра ребятеночек!

Ой, кисонька, – говорю, – какая же, – говорю, – ты у меня молодчина! Такую, – говорю, – мне светлую жизнь устроила, что я даже не знаю, как и благодарить тебя за это, на коленки что ли встать, головку, может склонить, да снизу вверх на тебя поглядеть как на солнышко!

Ну, и дурачина же ты, Тихон, – засмеялась Рыжушка, – давай-ка лучше снова в травку заляжем, а Альма будет нас с тобою охранять!

Ну, давай, – говорю, и снова в травку с ней ложусь, и к волосенкам ее рыжим принюхиваюсь, а запах от них такой душистый, такой сладкий, я от удовольствия аж, глазки зажмурил, и только писун свой из штанов достал, как откуда-то рядом послышался громкий треск, вроде как мотоцикл какой едет.

Альма сразу же громко залаяла, а мы с Рыжушкой поскорее встали с травки, застегнулись, отряхнулись, и ну, ждать незваных гостей, а рев мотоцикла все ближе, а Альма лает все громче и громче, мы уж и за поводок ее дергаем, и все говорим ей, молчи Альма, а она дура, все лает и лает!