Мое взрослое детство

У Лиды был сиплый голос. Создавалось такое впечатление, будто она все время простужена. Лида рассказывала нам, как немцы зимой заставили всех жителей ее села рыть окопы... Началась бомбежка, паника, они с матерью потеряли друг друга. Лида бегала по полю и кричала: «Ма-ма!» Потом она нашла ее останки... «Наверное, тогда на морозе я и сорвала голос»

...В дверь стучит женщина. На ней плащ, весь в глине. Лицо у женщины иэмученное, видно, что она чем-то очень расстроена. Из двери появляется головка девочки. Ей лет четырнадцать-пятнадцать, худенькая, изможденная голодом, блокадой, с большим открытым лбом, с косичками.

«Ты Соня?»

«Да»...

Девочка медленно поднимает испуганные глаза на женщину.

«Твою маму, в окопах... убили немцы...»

Это сцена из фильма «Балтийское небо» по одноименному роману Николая Чуковского. «Балтийское небо» — фильм о летчиках, защищавших небо блокадного Ленинграда от фашистов в годы войны. Едва прочитав сценарий, я сразу вспомнила Лиду Острашкову.

Роль Сони была моя первая драматическая роль на экране. Она принесла мне удачу. И пресса обо мне хорошо писала: «По-новому, неожиданно, в драматической роли раскрылась актриса Л. Гурченко». Но инерция после «Карнавальной ночи» и «Девушки с гитарой» была сильнее, и моя драматическая роль в «Балтийском небе» мою дальнейшую судьбу в кино не изменила...

Весной, перед самой Победой, мы с мамой поехали в Лубны. Это недалеко от Харькова. Там было все дешевле, чем у нас на базаре. После трудной зимы мама хотела меня подкормить, поставить на ноги. Мама теперь чаще бывала со мной, даже советовалась — ведь тети Вали рядом не было. Вот почему и в Лубны мы поехали вместе.

Чего только на базаре в Лубнах не было: и блинчики с мясом и творогом, и вареники с картошкой, и куличи, и соленые красные помидоры... Мы купили целую корзину яиц, курицу, большой каравай пшеничного хлеба и две бутылки молока на обратную дорогу.

В вагоне мама подсчитывала, сколько она сэкономила и на сколько в Харькове на базаре все дороже. Ее рука все время судорожно шныряла за пазуху, где она всегда держала деньги.

Поезд часто останавливался. Входили и выходили все новые и новые люди. Зашла и потеснила нас пара — муж и жена. Чем ближе к Харькову, тем теснее и теснее становилось в вагоне. К концу нашего путешествия в купе со всех сторон висели ноги, головы, мешки, чемоданы.

В пыльном окне садилось желтое солнце. Я подумала, что хорошо бы домой вернуться до наступления темноты. С нами такие продукты, а с вокзала до дома идти не менее часа... страшно.

—     Девочка, а сколько тебе лет? Как тебя зовут?

«Начинается»...— подумала я и покосилась на женщину, что потеснила нас.

—     В каком ты классе и почему ты не в школе?

Я посмотрела на маму.

—    Так надо, — ответила за меня мама.

—    Я еще учусь и в музыкальной школе... сразу в двух. Вот, — сказала я, чтобы она не приставала больше к маме.

—    Какая умница. Ты играешь? Молодец.

—     Вообще-то играю, но больше пою.

—     Вот как! Может, ты нам споешь? А мы послушаем. Или ты стесняешься?

Мне услышать, что я «стесняюсь петь», — ну это... даже и слова не подберу - смешно. Да у меня внутри сразу разлилось такое блаженство от предвкушения того, что сейчас будет... Но, сдерживая себя, вежливо отвечаю:

—    Я не стесняюсь. Я спою. Пожалуйста. Что?

—    Давай что-нибудь цыганское! — И с верхней полки свесилась курчавая голова молодого парня. Он хитро улыбался, и было видно, что у него нет передних зубов.

Я выбирала в памяти самую выгодную песню, а параллельно рисовала картину, в которой ему выбили зубы...

Эх! Да бирюзовые, да златы колечики,
Ой, да раскатились тихо по лужку...

          Ну и задачу мне подкинул беззубый! По правилам, я всегда в конце пою шуточные, бойкие и цыганские песни. А тут пришлось в самом начале взять «градус». Ведь в «Бирюзовых колечках» я уже и плечами по-цыгански подтрясываю, и руками прихлопываю в ритм: «эч-тата, эч-тата», а в конце — мягкая пластичная чечеточка и удары по груди и коленям... Значит, и все остальные песни дальше придется исполнять живее и посмелее.

         Среди пассажиров началось оживление. Меня рассматривали, просили передних пригнуться, чтобы меня было видно. Самой о репертуаре думать не нужно — только выполнять заказы. А я знала все. Что попросят — то и пою.

           В то время и для молодых, и для пожилых — для всех поколений — любимыми были одни и те же песни. Я пела «Землянку», «Два Максима», «Любушку-голубушку», "Шаланды», «Гармониста», «Черемуху», "Синий платочек», «Соловьи», «Офицерский », «Татьяну», «Чубчик»...

Как же слушали люди! Все жаждали покоя, мира, тишины, все жили одним — ой, быстрей бы кончилась война! Такие разные люди, попавшие случайно в один вагон, суровые и озабоченные, промолчавшие в течение всего пути,— вдруг услышали песню и засветились, и растаяли, сидели голова к голове, плакали, улыбались, чего-то ждали...