Мое взрослое детство

—   Дорогие мои земляки! Щас перед вами выступить знакомый усем вам Марк Гаврилович Гурченко з своею дочуркою Людмилою Гурченко! Первым номером нашей программы вы услышите у моем исполнении соло на баяне!

Папа уселся на край табурета, прямой, красивый. Я за простыней готовилась к своему ответственному выступлению, раскладывала реквизит и слушала до боли родные звуки марша «Привет музыкантам».

—    Почему, дорогие мои земляки, не слышу аплодисмента? Артиста надо приветствовать! Ето ему приливаить силу!

Послышались робкие аплодисменты. Аплодировала молодежь. Они в кино бывают, читают — знают, что значит «аплодисменты». За ними уже и бабы с мужиками, смущаясь и радуясь по-детски, начали хлопать в ладоши...

—   Другое дело, земляки! Чуковней, чуковней — не стесняйсь!.. Мелодекламация— исполняить актриса Людмила Гурченко! Аккомпанируить на баяне Марк Гаврилович! Не слышу аплодисмента... А-а! Во ето другое дело! — и шепотом мне: -  Побольше драматизму, дочурка, ну, давай, вжарь, як следуить... 3 богум.

И я, окрыленная папой и аплодисментами, начала драматическую мелодекламацию на мотив «Крутится, вертится шар голубой».

Лесом, полями, дорогой прямой
Парень идет на побывку домой.
Парень подходит... нигде ничего,
Горькое горе встречает его...
Все поразграбили, хату сожгли,
А Настю, невесту, с собой увели...

Слушатели всхлипывали, громко сморкались. Все, о чем я читала, было для них понятным, знакомым, прожитым...

—    А сейчас моя дочурка исполнить танцы республик! Гопак! Танец Украины!

Я быстро забежала за простыню, надела на голову венок из бумажных цветов.

Потом папа объявил «танец Грузии — лезгинку» (я надевала на голову косынку, завязывала узлом сбоку, чтоб болтались концы). Ударным, последним танцем был танец Татарии «чок якши». Зрители должны повторять хором: «чок якши!» Но папа сказал: «Тута бабы етага не потянуть... Давай без народу — одна». И я в маминой дововоенной тюбетейке с удовольствием танцевала комичный танец «чок якши».

Бабы и мужики аплодировали уже без напоминаний. Им понравилось. В хате было весело, все раскрепостились...

—    А сейчас Марк Гаврилович исполнить «папури на тему советских песен». И не на баяне, земляки, а... щас узнаете. Такого вы ще не видели! Аккомпанируить на баяне уже знакомая усем моя дочурка Людмилка.

Это был папин коронный номер. Я только скромно играла на басах: умпа-умпа-умпа или вальс: умпапа-умпапа, умпапа-умпапа. Мне нужно было подыгрывать папе — делать вид, будто я все вижу в первый раз, и удивляться, смеяться, следить, затаив дыхание... А следить было за чем! Папа играл на семи гармошках! Он постепенно вынимал все меньшие и меньшие. Футляр пустел и пустел. На каждой гармошке шел короткий музыкальный номер. Самая маленькая была с тремя клавишами, со спичечный коробок. Растянешь гармошку — «до», сдвинешь мехи — «ре». Три клавиши—шесть нот. К этой гармошке публика уже накалена. Нетерпеливое ожидание — неужели еще одна? Куда ж меньше? Папа смотрел на стол, где выстроились уже шесть отработанных инструментов, потом в «кулисы», потом искал на полу, потом вопросительно смотрел на меня — я растерянно поднимала плечи. Зал проделывал то же самое. Все ворочали головами, переговаривались громким шепотом. А папа, что-то наконец вспомнив, смотрел в один боковой карман... Нет! Во второй карман — нет... «Что же делать?» — говорило его растерянное лицо. И вдруг, сообразив, хлопнув себя по нагрудному карману фрака, подморгнув залу,— под общий одобрительный рев вынимал малютку-гармошку вместе с носовым платком. Успех! " Та что там говорить..."

"Лирические и патриотические песни наших композиторов. Поеть Людмила Гурченко!»

Песни принимали с душой, а особенно «Давай закурим!». В задних рядах даже закурили.

Завершающей я спела «Два Максима»: «Так-так-так,— говорит пулеметчик, дак-дак-дак,— говорит пулемет». А в конце, вместо слов «дак-дак-дак,— говорит пулемет, — выбивала звук пулемета — чечеткой. И тут же следовал мой ударный номер.

— Акробатический этюд! В том же самом исполнении! Мастер на усе руки — моя дочурка Людмилка! Ну, бабы, держитеся...

В это время я за простыней надела прямо на платье полосатые шаровары и вальсом выпорхнула на акробатический номер. Что творилось в зале! Когда я сделала мостик, женщины вскочили, выкрикивая: «Марка, угомони дочку, она ж в тебя луснить напапалам...» А папа играл вальс «Дунайские волны» и подмигивал — еще не то, мол, будет. Папа сиял!

В этот вечер папа был необыкновенно обаятельным. Я понимала маму, понимала, за что она его всегда прощала. Я вот — все время старалась не забывать про обиду за папу, но у меня ничего не получалось. Я смотрела на него, и мое лицо, помимо желания, расплывалось в улыбке. А как же после этого сердиться? Это ж совсем глупо.

После концерта были танцы. Папа играл, а я с видом взрослой, опытной актрисы — одна бровь вверх, другая вниз — устало улыбалась публике...