Моего ума дело

– Не волнуйтесь, пожалуйста, никаких расходов не потребуется. Для вас все будет абсолютно бесплатно.

– Тогда мне это неинтересно, – заявила она и бросила трубку.

Ее обильно издавала заграница, светила какая-то премия, – по-моему, ее сознание придавило «Букером», или чем-то в этом роде.

Я подумал тогда – как странно. Нас сразу и радушно принимали такие мэтры, как Александр Кушнер, Глеб Горбовский, Надежда Полякова, и даже поэт из того же андерграундного круга, что и Шварц, но только успевший ухватить побольше почестей, Виктор Кривулин. А Елена, только-только хлебнув славы, уже вела себя как привередливая «звезда».

При этом загадка ее письма проста. Побольше темных мест и заумных закидонов, в которых тонут действительно интересные, но, увы, немногочисленные метафоры и находки…

* * *

Поэту Владимиру Морозову, на следующее утро после его выступления позвонил его собрат по перу (фамилию сейчас не помню), и восторженно объявил:

– Знаешь, Володя, очень мне стихи твои понравились. Хороший ты поэт!

– Сам ты хороший поэт, – яростно вскричал Морозов, – а я поэт выдающийся! – и насмерть разругался с потенциальным поклонником.

Собственно, в этой истории примечательно, главным образом то, что рассказал мне ее сам Владимир Ильич, страшно негодуя на позвонившего. И был он совершенно искренен.

* * *

Борис Хосид, написавший за всю свою жизнь не более двух десятков стихов, очень возмущался тем, что поэт Глеб Горбовский стащил у него строчку. «Как можно так поступать? – вопрошал он. – У него столько стихов, а я так мало пишу, и он же у меня дерет! Это бессовестно!» Я и сам, признаться, как-то заметил у Глеба Яковлевича свой слегка переработанный образ. И тоже не совсем этому обрадовался. Потом, правда, нашел объяснение. Во время дружеских посиделок мы обычно читаем много своих стихов, и его цепкий ум выхватывает из общего потока метафоры, которые он использует, не помня потом, откуда взял. Он берет, не осознавая, также как берет образы… ну, скажем, у природы, у парка Победы, на которое выходит его окно. Однако и у самого Горбовского однажды стащил тему стихотворения замечательный поэт Геннадий Григорьев. Судите сами, что было, и что стало.

Глеб Горбовский:

На дне окопного оврага

Добыл я гильзу из стены,

А в ней – истлевшая бумага,

Письмо, пришедшее с войны.

Должно быть, кто-то перед боем

Смочил графит карандаша

И с перемазанной губою

Писал, как думал – не спеша

Вручал слова бумаге бренной,

Писал, склоняясь к фитилю

… И вот слова сожрало время

И лишь одно сквозит: «лю-блю»…

Одно осталось… Но упрямо

Горит сквозь все, что в жизни есть…

…Что он «лю-бил»..? Отчизну? Маму?

Иль ту, которую?.. Бог весть.

Любил и все! Не по приказу.

А по приказу он в тот раз,

Наверно, встал и умер сразу.

И вот воскрес,

Во мне,

Сейчас!!!

1976

Геннадий Григорьев:

Каких только чудес

на белом свете нету!

Конверт о трех углах,

обычный, фронтовой…

Полвека, почитай,

он провалялся где-то.

И вот пришел с войны

и лег передо мной.

Наткнувшись на него

среди макулатуры,

я понимал: читать

чужие письма – грех.

Но аккуратный штамп

«Проверено цензурой»

как бы уже письмо

приоткрывал для всех.

Был цензор фронтовой

рабом цензурных правил.

И он (а вдруг письмо

да попадет к врагу!)

лишь первую строку

нетронутой оставил

да пощадить решил

последнюю строку.

Я цензора сейчас

не упрекну в бездушье.

Он свято чтил свой долг.

Он знал свои права.

Не зря же он письмо

замазал жирной тушью.

Наверно, были там

и вредные слова.

Писалось то письмо

в окопе? на привале?

И кто его писал –

солдат ли, офицер?

Какие сны его

ночами донимали?

О чем он помышлял

во вражеском кольце?

Лишь «Здравствуй, жизнь моя!» –

оставлено в начале.

И «Я люблю тебя!» –

оставлено в конце.

1985

Не правда ли, это не прямой плагиат, но все же стихотворение написано, что называется, под впечатлением.

Впрочем, в литературе это дело распространенное. Стащил же Федор Сологуб стихотворение «Пчелка» у Зинаиды Гиппиус. Известно его собственное высказывание: «…не хорошо тому, у кого берут, и недурно тому, кто берет». Он же впоследствии напишет: «Я когда что-нибудь воровал – никогда печатно не указывал источников… И забавно, что меня не могли уличить в плагиате».

Главный вопрос, видимо, заключается в том, что переделка должна превосходить переделываемое по силе. Иначе она и бессмысленна, и постыдна.

* * *

Зашел к поэту Евгению Каминскому в журнал «Звезда». В коридоре встречает меня заведующий поэтическим отделом Алексей Пурин и извиняющимся тоном произносит:

– Здравствуйте, тезка, вот, знаете ли, никак до стихов вашей жены руки не доходят, так рукописей много.

Со своей женой, поэтессой Еленой Жабинковской, мы расстались уж года два назад. Естественно, об этом мало кто знал. Отменный повод для шутки:

– Вы так медленно читаете рукописи, что за это время я уже развестись с Жабинковской успел.

Кажется, его это искренне огорчило. После этого он еще несколько раз подходил ко мне и спрашивал, неужели это случилось, пока он держал у себя ее подборку. Может быть, это произошло раньше?

– Конечно, раньше. Но разве мог я не пошутить по этому поводу, – ответил я.

* * *