Могила Азиса. Крымские легенды и рассказы

   Это было до такой степени неожиданно, что я весь вздрогнул и схватился за револьвер. Какая-то фигура выделилась из ночной тени и подошла к моему костру. Впрочем, в ней не было решительно ничего страшного и угрожающего. Совсем напротив. При виде этой фигуры, я невольно расхохотался над своим испугом. Передо мною, улыбаясь широкой, глуповатой улыбкой, стоял невзрачный молодой татарин с черными усиками и сладкими глазами. Красная феска была сдвинута на его лоб как-то комически. Он был босиком и в одной руке держал узелок, связанный из пестрого ситцевого платка. Другая его рука была коротка несоразмерно с туловищем и как-то странно изогнута, но он владел ею свободно: важно приложив эту руку ко лбу и сердцу, он затем по-европейски протянул мне ее для рукопожатия.

   -- Ты зажигал огонь в степу, -- сказал он на ломанном русском языке, -- и Осман пришел погреться. Можно?

   Я указал ему на ковер и спросил, куда он идет.

   -- В Евпатория. Завтра утром там будешь... Тридцать верст осталось.

   -- Как тридцать верст? -- воскликнул я, привскочив от изумления.

   -- Разве не знаешь? -- Татарин посмотрел на меня с неменьшим изумлением.

   Я объяснил ему, что заблудился и никак не ожидал, что заехал так далеко.

   -- А ты пешком идешь? -- спросил я его.

   -- Я всегда будешь пешком ходил: из Евпатория в Севастопол, из Севастопол в Ак-мечеть, в Карасубазар, в Бахчисарай... я везде был... -- прибавил он с гордостью... -- В Стамбул был.

   -- И в Стамбуле пешком ходил? -- рассмеялся я.

   -- В Стамбул на пароходе ездил... В Стамбул нельзя пешком... Там море болшой... Стамбул тоже болшой город... Мечеть сколько!.. Я там цирюльник был, бороду брил, кровь пускал...

   -- Так ты цирюльник?

   -- Не все цирюльник. В Бахчисарай кофейня держал. В Ак-мечеть мороженое торговал.

   -- Вот как. А теперь чем же ты занимаешься?

   -- Теперь жена помер. Ничем не занимаешься... -сказал он.

   Лицо его вдруг потемнело, и он отвернулся от меня.

   Я подумал, что невольно огорчил его и замолчал. Звезды начинали проглядывать на небе, и блестящий Сириус показался на горизонте. Ночь светлела. Какие-то смутные очертания бродили в степи. Чаще шуршали сухие стебли трав, чаще долетал ветерок.

   Я подбросил охапку ковыля в костер, и он снова затрещал и вспыхнул.

   -- Жена помер, -- слезливо заговорил Осман, -- и деньги пропал... Деньги ее отец назад брал... торговать нечем... а жена был какой красивый... Любил менэ, господин, мой жена! -- вдруг обернулся ко мне татарин.

   При свете костра я увидел на его глазах две огненных, дрожащих слезинки. Выражения глаз его я теперь не узнал. Они как-то расширились и были полны странной грусти, той странной и немой грусти, которую замечают охотники в глазах смертельно раненой дикой козы. Своим монотонным гортанным голосом, на ломаном языке Осман стал рассказывать мне свою грустную и комическую историю, необычную повесть о человеческой жизни, затерянной среди степей и горных ущелий, с далекими от нас горестями и волнениями, понятную и чуждую нам в одно и то же время, полную простоты и поэзии... Сумею ли я передать ее?