Могила Азиса. Крымские легенды и рассказы

   Бледный, с неподвижным взглядом, шел безумный Уссейн по каменистому гребню горного хребта. Торжественная луна взошла на небосклоне, и далекое море, подымавшееся, казалось, к самому зениту, засверкало золотым блеском. Как будто огненные, золотистые и дрожащие нити были протянуты там, в ночном воздухе. И вот, перед Уссейном на этом сверкающем, переливчатом фоне выступила белая, легкая тень. Ее очертанья явственно выделялись из света. Она двигалась, и Уссейн шел за нею со скалы на скалу, с уступа на уступ. Скоро светящееся море ушло за высокие горы, но белая тень еще ярче виднелась на граните черных, словно обуглившихся, утесов. Они поднимались мрачные, таинственные и зазубренным острием высились в синеве неба. Узловатый дуб и низкорослый кустарник покрывал их крутые бока. Это были утесы Хаплу-Хая, и Уссейн смутно узнавал их... Вот тень остановилась и медленно обернулась лицом к месяцу. На алых губах ее бледного лица показалась усмешка, черные косы рассыпались по плечам, и Уссейну почудилось, что дрогнули края ее длинных опущенных ресниц... Вот-вот проглянут из-за них лучистые, прекрасные и страшные глаза. И чувствовал Уссейн, что стоит им открыться, он припомнит все позабытое, смутно шевелившееся в глубине его сердца. Но он боялся этого взгляда. Глаза не открылись.

   Белая тень снова пошла вперед, подымаясь все выше и выше. Бездонные провалы разверзались по сторонам и чернели под ногами Уссейна. Какая-то ночная птица грузно поднялась на широких крыльях из густого кустарника и, распластавшись, неподвижно повисла в воздухе. Звезды дрожали в чистом небе, и Уссейну казалось, что тихие, печальные звуки льются над землей от их мерцающего сиянья. Тоскливая струна снова зазвенела в его сердце. Душа переполнилась опять странной, мучительной любовью. Он протянул руку, и тень остановилась. Она вновь стала лицом к месяцу. Голубые лучи искрились в бледной золотой диадеме, сверкавшей в черных волосах чудного призрака, и отражались в двух алмазных слезинках, повисших на черных ресницах закрытых очей... И вот ресницы эти шевельнулись, и сердце Уссейна сжалось темным предчувствием. Медленно поднимались тяжелые, длинные ресницы, словно преодолевая столетние сны, тяготевшие над ними, и вдруг большие, сверкающие глаза блеснули из-за них ослепительным блеском. Казалось, две огненных звезды выглянули внезапно из-за черных туч и открыли такую необъятную глубину синего неба, что голова Уссейна закружилась, и сердце замерло, полное страха и неизъяснимого блаженства. Он протянул руки и бросился к чудному виденью, как бабочка, летящая во мраке ночи, на свет пламенного факела. Гранитная скала пошатнулась под его ногами, белая, лучистая тень, вспыхнув румянцем зари, опустилась в темную пустоту, и страшный вихрь закружился и зашумел в ушах Уссейна...

***

   Яснели в голубом небе и зажигались розовым светом пробудившиеся горные вершины.

   Далеко тянулись островерхие горы и уходили в синюю даль. За фиолетовыми подымались лиловые цепи и легким облачком таяли на дальнем горизонте, уплывая в небесную лазурь. Влажный туман подымался в долинах. Ущелья еще веяли ночной сыростью. В раскинувшихся по оврагам тенистых садах сверкали перламутровые капли утренней росы. Свежий предрассветный ветерок гнал рассеянные облака, уже пламеневшие на востоке. Загорался новый день, и полная жизни и молодости, вечно девственная и юная природа открывала ему свои цветущие объятья. Фиалки радостно подымали синие головки из темной зелени, и "цветок пророка" -- белый ландыш наполнял ароматным дыханием густые чащи соснового леса, тянувшегося по склонам скалистых гор. Широко и вольно раскинулся над землею прозрачно-голубой воздух, и легкие тени от пробегавших в небе тучек скользили по полям и виноградникам.

   Мрачные и неприступные, стояли одни утесы Хаплу-Хая. Но вот первый золотисто-розовый луч солнца добрался и до них, облил пурпурным сиянием их зубчатую вершину и весело, как румяный, шаловливый ребенок, сбежал на нижние, потонувшие в тени уступы.

   Но едва трепещущая, золотая улыбка достигла последнего уступа, темный Хаплу-Хая выдвинул ей навстречу страшный подарок. Робкий свет зари облил румянцем холодный труп Уссейна, лежащий на каменистой площадке, утеса, осветил бледное лицо и заискрился в серебряных бляхах драгоценного пояса, обвивавшего стройный стан погибшего джигита. Уссейн лежал навзничь. Черные глаза его были полузакрыты, на губах застыла улыбка. Руки разметались по сторонам, и на белом лбу запеклась струйка алой крови. Краснеe зари была эта алая кровь, и бледнел перед нею багряный луч рассвета, случайно озаривший темную тайну исполинского утеса...

   На заре два горных пастуха набрели на труп Уссейна. С ужасом смотрели они расширенными глазами на мертвое тело, лежавшее перед ними. Долго, подобно каменным истуканам, стояли они в своих вывороченных бараньих тулупах и мохнатых шапках, неподвижно опершись, на длинные крючковатые посохи. Наконец, один поднял палец кверху и медленно проговорил:

   -- Он упал отсюда...

   -- Валлах! -- ответил другой, запрокинув голову.