Могила девы

А Дэнни не стал мириться с ее стеснительностью. Он с ревом носился по городу на своей «Хонде-350», усадив сестру позади себя. На ней был черный шлем, украшенный огненными крыльями. Пока Мелани не совсем потеряла слух, он брал ее в кино и доводил зрителей до белого каления, громко пересказывая ей диалоги. К досаде родителей, юноша ходил по дому в берушах механика, желая получить представление о том, что испытывает его сестра. Золотая душа, он даже овладел основными знаками языка глухонемых и научил ее таким фразочкам, которые она не решилась бы повторить в присутствии взрослых глухих, но благодаря которым завоевала авторитет во дворе школы Клерка Лорена.

Да, но Дэнни…

После прошлогодней аварии Мелани не решалась звать его в свою комнату.

Можно бы попробовать сейчас, но она не представляла брата в этом месте.

И вот сегодня, открыв дверь, увидела мужчину среднего возраста, седеющего, в скверно сидящем синем пиджаке и в очках в черной оправе. Человека с поля за стенами скотобойни.

Де л’Эпе.

Кто же, как не он?

— Привет! — Ее голос звучал как стеклянный колокольчик.

— И вам привет. — Мелани вообразила, как он целует ей руку, застенчиво и решительно.

— Вы полицейский?

— Да, — отвечает он.

Мелани видит его не так отчетливо, как хотелось бы. Сила желания безгранична, а сила воображения — нет.

— Я знаю, вас зовут иначе, но можно мне называть вас де л’Эпе?

Он охотно соглашается. Еще бы — джентльмен!

— Давайте немного поговорим. Вот по чему я больше всего скучаю — по разговорам: когда общаются слышащие люди, они бросают друг в друга фразы и ощущают в ушах слова собеседника. Речь глухонемых — совсем иное дело.

— Разумеется, поговорим.

— Хочу рассказать вам историю — как я узнала, что глухая.

— Интересно. — Похоже, ему в самом деле стало любопытно.

Мелани с четырех-пяти лет мечтала стать музыкантом. Особенным талантом похвастаться не могла, но имела абсолютный слух. Классика, кельтская музыка, кантри — ей нравились все жанры. Услышав раз мелодию, повторяла ее на домашнем пианино «Ямаха».

— А потом…

— Расскажите.

— Когда мне было около девяти лет, я пошла на концерт Джуди Коллинз.[29] Она исполняла а капелла песню, которую я раньше никогда не слышала. Это завораживало.

Из воображаемых колонок музыкальной комнаты тут же полилась та самая мелодия.

— У брата была концертная программа, я наклонилась к нему и спросила, как называется песня. Он ответил «Могила девы».

— Никогда о такой не слышал, — сказал де л’Эпе.

— Я хотела сыграть ее на пианино, — продолжила Мелани. — Возникло ощущение… это трудно передать… что я должна это сделать. Должна разучить ее. На следующий день я попросила брата заглянуть в музыкальный магазин и купить мне ноты. «Какие?» — спросил он. «Могилы девы», — ответила я.

Брат нахмурился: «Что за „Могила девы“?»

Я рассмеялась: «Та песня, тупица. Песня, которой вчера завершился концерт. Ты сам мне сказал, как она называется».

Теперь рассмеялся брат: «Кто из нас тупица? О чем ты говоришь? Что еще за „Могила девы“? „Изумительная благодать“. Старое религиозное песнопение, вот что я тебе сказал».

Нет! Я не сомневалась, что он сказал «Могила девы». А затем вспомнила, что, когда наклонилась к нему, мы отвернулись друг от друга и я вообще не слышала, что он говорит. И еще поняла, что когда смотрю на него, то только на губы, а не в глаза, не на лицо. Точно так же как со всеми остальными, с кем общалась последние полгода.

Я бросилась в центр города в музыкальный магазин — это в двух милях от нашего дома. Я была в отчаянии. Хотела узнать правду. Не сомневалась, что брат разыгрывает меня, и ненавидела его за это. Поклялась, что непременно с ним поквитаюсь. В магазине сразу кинулась в отдел фолк-музыки и быстро просмотрела содержание альбомов Джуди Коллинз. Все оказалось правдой — она пела «Изумительную благодать». Через два месяца мне поставили диагноз: потеря воспринимаемого уровня звука в одном ухе на пятьдесят децибел. В другом — на семьдесят. Теперь для обоих ушей — около девяноста.

— Сочувствую, — сказал де л’Эпе. — Что случилось с вашим слухом?

— Инфекция. Она разрушила волоски в ушах.

— И ничего нельзя сделать?

Мелани помолчала.

— А я думаю, вы глухой.

— Глухой? Я? — Де л’Эпе растерянно улыбнулся. — Я же слышу.

— Можно быть глухим и слышать.

Ее гость смутился.

— Глухой, но слышащий, — продолжила она. — Мы называем слышащих Иными. Но некоторые из Иных похожи на нас.

— И кто же они? — Ощутил ли де л’Эпе гордость, что его причислили к этим людям? Мелани показалось, что ощутил.

— Те, кто в отличие от остальных живет по велению сердца.

На мгновение Мелани стало стыдно: она не была уверена, что всегда живет в согласии со своим сердцем.

Послышалась музыка Моцарта. Или Баха, точно она не могла сказать. (Почему инфекция не поразила ее на год позже? Сколько музыки она услышала бы за двенадцать месяцев! По громкоговорителям на ферме отец запускал легковоспринимаемые мотивы музыкальной радиостанции КСФТ. В автобиографии Мелани есть запись: «Я воспитывалась на „Жемчужных раковинах“,[30] Томе Джонсе и Барри Манилове».)