Могила светлячков

Авторы   Произведения   Рецензии   Поиск   О портале   Вход для авторов

Могила для светлячков

Матвей Глухарь

Акиюки Носака

Перевод на английский: Джеймс Р. Абрамс, 1978

Свесив голову на грудь и привалившись спиной к колонне, он сидел на полу вокзала Санномия, в зале ожидания с выходом на море. Мозаичные плитки, некогда украшавшие колонны, уже осыпались, обнажив бетон. Кожа спеклась от солнца, он не мылся почти месяц, но изможденные щеки Сейты были бледными, запавшими.  Ночью он вглядывался в силуэты мужчин у костров - они орали друг на друга, пыжась, словно морские пираты. Утром, как ни в чем не бывало, пробегали девочки, торопясь на занятия; он мог бы определить школу, несмотря на одинаковые рабочие штаны. Средняя школа номер один, город Кобе, обозначала себя формой воротничков на блузках-матросках; средняя школа Ихирицу – костюмчиками цвета хаки. Надписи на заплечных мешках - Кеньичи, Синва, Сёин, Ямате. Толпы людей, их ноги, минующие его в своем бесконечном шествии. Им не было нужды его замечать, пока, внезапно, резкий запах не заставлял прохожего кинуть взгляд вниз – с тем, чтобы отшатнуться с брезгливым отчуждением. Он уже слишком ослаб, чтобы ходить в уборную.

Уверенная прочность колонн приносила материнское успокоение сиротам военного времени, ютившимся возле каждой из них. Сирот привлекал вокзал, единственное место, куда можно было пробраться - отчасти стосковавшись по неизменному людскому присутствию, отчасти от того, что здесь можно было найти воду для питья и милость из прихоти. В первые дни сентября в подземном переходе возле вокзала появились канистры с водой, положив начало черному рынку. Кружка воды с пережженным сахаром стоила пятьдесят сен. Прошло совсем немного времени -  и вслед за водой появилась вареная картошка, картофельные клецки, рисовые шарики, рисовые пироги, булочки с фасолевой пастой, суп из красной свеклы, лапша, котлы с рисом и жареной рыбой, рисовое кэрри – а затем ячмень, сахар, тэмпура, говядина, молоко, консервы, рыба, дешевое спиртное, виски, персики, апельсины, резиновые сапоги, камеры для колес, спички, табак, носки-таби с прорезиненной подошвой, пеленки, армейские одеяла, армейская обувь, униформа, полуботинки. Мужчины протягивали перед собой дюралевые коробки с рисом, только утром набитые доверху их жёнами. "Отдам за десять йен, всего за десять йен". Ношенные туфли в протянутой руке - "двадцать йен, двадцать йен". Сейта слонялся бесцельно, равнодушный ко всему, кроме запаха еды. Он отнес мамину одежду в будку старьевщика, где не было ничего, кроме драной циновки – нижнее кимоно долговязой женщины, воротничок к нему, пояс-оби, пояс-ленту; всё линялое, поблекшее, не единожды вымокшее в воде, пока они с сестрой прятались в убежище. Это обеспечило его едой на полмесяца. Затем и его вещи ушли, словно и не было школьной формы из штапельной пряжи, леггинсов, обуви. Он, правда, сомневался, стоит ли продавать штаны – он привык к ним, ночуя на вокзале. Кругом было многолюдно – видимо, эвакуированные возвращались домой из деревень. Семьи, родители с детьми, одетые по всей форме; капюшоны для защиты от огня все еще аккуратно сложены, поверх рюкзаков – чайники, котелки, защитные шлемы. Добравшись до конечного пункта, пассажиры нередко избавлялись от того, что казалось им более ненужным. У них можно было разжиться клецками из полусгнившего риса, предусмотрительно взятыми в дорогу в качестве аварийного пайка;  завернутыми в бумагу хлебными объедками или засохшим соевым творогом, которым, сочувствуя, одаривал его солдат-репатриант или жалостливая старушка, бабушка внука того же возраста, что и он. Эти всегда клали подачку крадучись, минуя людные места, словно принося подношение Будде. Иногда его пытались выставить вокзальные служащие, но охранник из вспомогательной военной полиции, проверявший билеты на входе, прогонял их прочь, защищая мальчика. В конце концов, воды всегда было вдоволь. Найдя здесь пристанище, он словно пустил корни – не прошло и полмесяца, а он уже почти разучился ходить.

Безжалостные приступы диареи продолжались. Его ноги, раз и навсегда скрюченные, тряслись, когда он поднимался, опираясь на дверь с уже сорванной дверной ручкой; когда он ковылял в уборную, нащупывая стену одной рукой, вялый, словно сдутый аэростат.  В конце концов он возвращался в привычную позу, не требовавшую движений бедрами - спиной к бетонной колонне. И вновь приступ поноса накрывал его. Сидя в желтоватой жиже, мальчик сгорал от беспомощного стыда; тело не реагировало на желание немедленно сбежать. Не в силах что-то сделать, он пытался скрыть грех, нагребая мелкий песок и пыль с пола, но руки не слушались, и люди, смотревшие на него, наверное, думали, что беспризорник сошёл с ума от голода и играет с собственным жидким калом.