Могила тамплиера

С ходом расследования Василий Иванович ознакомил Глеба на словах, предварив свою краткую лекцию ворчливым предупреждением: "Хвастаться-то, прямо скажем, нечем". Все попытки раскрыть преступление по горячим следам ничего не дали, хотя работа была проделана немалая. Все жители города и близлежащих деревень, имевшие в прошлом судимости за кражи и грабежи, были с пристрастием допрошены. Та же участь постигла всех до единого известных милиции скупщиков краденого, а также содержателей притонов и подпольных публичных домов. Стукачи вкалывали как проклятые – и все без толку. Все коллекционеры, вплоть до филателистов и собирателей этикеток со спичечных коробков, а также все лица, имеющие хоть какое-то, пусть самое отдаленное, отношение к торговле антиквариатом, были поставлены в известность о случившемся и предупреждены о том, что малейшая попытка с их стороны взять энклапион в руки, не поставив в известность родную милицию, кончится весьма печально; по словам майора, все они выразили полную готовность сотрудничать в этом деле с органами и обещали сразу же звонить, как только им хоть что-нибудь станет известно. До сих пор, однако, никто не позвонил, если не считать звонков явных сумасшедших, которые то признавались в похищении энклапиона, то валили это похищение на соседа-алкоголика, то информировали милицию о том, что в течение нескольких ночей подряд наблюдали над школой, где расквартированы археологи, странные, упорядоченно перемещавшиеся огни – по всей видимости, бортовые огни НЛО. Даже время совершения кражи удалось установить лишь с точностью до двух суток – если при такой погрешности вообще уместно говорить о точности. Майор Стрешнев не сказал прямо, что следствие зашло в глухой тупик, но это было ясно без слов.

Несомненно, именно этим обстоятельством объяснялась покладистость майора, который разрешил Глебу не только ознакомиться с материалами следствия, но и позволил сделать ксерокопии некоторых документов и фотографий подозреваемых. За то недолгое время, что велось расследование, подчиненные Стрешнева исписали немало бумаги; Глеб чувствовал, что прочесть все это ему придется, и, быть может, не один раз, но сейчас заниматься этим не хотелось. Поэтому, воспользовавшись милицейским ксероксом и вдоволь наслушавшись обслуживавшего данный агрегат сержанта, недовольного непредвиденным расходом бумаги, Глеб с нескрываемым облегчением покинул здание райотдела.

Летний вечер окутал его мягким теплом. Прозрачные сумерки пахли сухой пылью и скошенной травой. Запах разогретого асфальта был куда менее густым, чем в Москве. Открыв дверцу машины, Глеб бросил на заднее сиденье набитую ксерокопиями папку и сел за руль. С минуту он колебался, не зная, куда направиться, а потом решил, что гостиница от него не убежит. А если что, можно переночевать у археологов – слава богу, к походному быту ему не привыкать.

Школа была старая – небольшая, трехэтажная, с высоким треугольным фронтоном, с покрытыми растрескавшейся штукатуркой стенами и обнесенным штакетником аккуратным палисадником, где торчал облупившийся до неузнаваемости бюст пионера-героя, имя которого, наверное, когда-то носило данное учебное заведение. Глядевший на улицу парадный вход с широким крыльцом и навесом, опиравшимся на массивные кирпичные колонны, оказался запертым наглухо. В двух окнах на втором этаже горел свет; Глеб постучал, но ему никто не открыл. "Это как раз тот случай, когда конюшню запирают после того, как оттуда увели лошадь", – подумал Сиверов.

Он спустился с крыльца и по узкой бетонной отмостке обогнул школу, очутившись на заднем дворе. Голая асфальтированная площадка, с трех сторон ограниченная крыльями школьного здания, была на манер армейского плаца расчерчена белыми квадратами для занятий строевой подготовкой. В правом крыле располагался спортзал, первый этаж левого крыла занимала столовая. Чуть поодаль виднелось приземистое одноэтажное строение, совмещавшее функции склада и мастерских. На плацу, приткнувшись к стене спортзала, стоял потрепанный "уазик" с брезентовым верхом – надо полагать, экспедиционный. На крутых ступеньках заднего крыльца сидели какие-то люди. Там вспыхивали красные огоньки сигарет и слышался негромкий разговор. Где-то на утонувшем в синих сумерках школьном стадионе неуверенно тренькала гитара. "Губы окаянныя, думы потаенныя", – старательно выводил в тишине бархатистых летних сумерек жалобный юношеский тенор, – бестолковая любовь, головка забубенная..." В общем и целом атмосфера этих посиделок показалась Глебу грустноватой, и он подумал, что в вечера, предшествовавшие похищению энклапиона, тут наверняка было гораздо веселее.