Могильщик

Позади ветхого большого дома, где он жил и держал книжную лавку, простирался большой заброшенный участок, поросший ежевикой и высокой пестрой травой. Несколько сгнивших яблонь, черных и корявых, дополняли безрадостную картину. Остатки забора давно скрылись под высокими зарослями травы и кустов. Я иногда удивлялся, почему Канаван не приведет участок в порядок. Но это было не мое дело, и я никогда не напоминал ему об этом.

Однажды, не застав его в лавке, я прошел по длинному узкому коридору к кладовой, где он часто работал, распаковывая и упаковывая книги. Когда я вошел, Канаван стоял у окна, глядя на задний двор.

Я открыл уже рот, чтобы заговорить, но меня остановило выражение его лица, полное напряженного внимания. Канаван был поглощен тем, что видел, и по лицу его пробегали волны восхищения, удивления, отвращения, как будто увиденное отталкивало и притягивало одновременно. Заметив меня, он подпрыгнул от неожиданности и долго смотрел как на незнакомца.

Потом на лице его появилась обычная добродушная улыбка, и голубые глазки приветливо замерцали под квадратными линзами. Он покачал головой.

— Этот задний двор иногда выглядит очень странно. Если смотреть на него долго, то начинает казаться, что он простирается бесконечно.

Вот и все, что было сказано. Но если бы я знал тогда, что это лишь начало ужасного, страшного дела!

После того случая я почти всегда заставал его в кладовой. Иногда он работал, но чаще просто стоял у окна, глядя на свой унылый задний двор.

Потом я стал замечать неестественность в его поведении, когда он разговаривал о книгах, как будто он лишь играл в прежнее оживление, но мысли его были все еще там, на его проклятом дворе.

Мне было как-то неудобно заговаривать с ним о его пристрастии, о чем я потом горько пожалел.

Бизнес Канавана, и без того не процветающий, пришел в запустение. Но еще хуже было то, что он опустился и внешне. Совсем сгорбился, и хотя глаза по-прежнему не теряли острого блеска, мне казалось, что этот блеск указывает больше на лихорадочное состояние, чем на здоровый энтузиазм, как было раньше.

Однажды я пришел к Канавану и нашел дом пустым. В кладовой его тоже не было. Я подошел к окну.

Постоял, глядя, как от легкого ветра волнами колышутся буро-зеленые заросли, и вдруг почувствовал острый приступ тоски и депрессии. Черные останки деревьев застыли корявыми силуэтами, завершая безрадостную картину. Ни одной птицы. Даже бабочки. Ничего живого.

Впрочем, что-то в этом безжизненном ландшафте интриговало, вызывало острое любопытство. Как будто передо мной были кусочки неведомой мозаики, которые надо было непременно сложить, найти их тайну и разгадку.

А через некоторое время я испытал странное ощущение, что двор, заросший дикой травой, становится просторнее, растягивается в пространстве, становясь перспективой, и если войти в заросли, то пройдешь мили и мили, прежде чем доберешься до края.

Меня вдруг охватило острое желание выйти за дверь, броситься в волнующееся травяное море и идти, идти, пока не достигну его края. Я чуть было не вышел во двор, как вдруг увидел Канавана.

Он выскочил из зарослей травы и какое-то время озирался вокруг с таким видом, как будто не знал, где находится. Он смотрел на свой дом так, как будто видел его впервые, ежевичные колючки и трава прилипли к его брюкам и старомодным ботинкам. Мне показалось, что сейчас он нырнет обратно в заросли.

Я забарабанил в окно. Канаван обернулся и увидел меня. У него было искаженное лицо и безумный взгляд.

Через минуту у него прошло возбуждение. Слабыми нетвердыми шажками он поплелся в дом и, пройдя в гостиную, опустился в кресло.

— Фрэнк, — слабо прошелестел его голос, — не заварите ли чай?

Я принес чай, и он пил его очень горячим, пил долго, не говоря ни слова. Я поняла, что он полностью выжат и не сможет сейчас ничего мне рассказать.

— Вам лучше не выходить из дома несколько дней, — посоветовал я, уходя.

Не глядя на меня, он слабо кивнул и попрощался.

Когда я навестил его на следующий день, он выглядел лучше, но был подавлен и угрюм. Он не заговаривал о вчерашнем случае. Прошла неделя, и казалось, что он забыл о заднем дворе.

Но однажды я опять застал его в кладовой у окна, от которого он очень неохотно оторвался. Наваждение полностью овладело им.

Я решил поговорить с ним. Сказал, что он теряет покупателей, что месяцами не смотрел в каталоги. Что лучше позаботиться не только о книжном бизнесе, но и о здоровье, чем часами глядеть в этот проклятый двор. Я пытался убедить его в абсурдности такого поведения. Если люди узнают, что он все время разглядывает участок, где ничего нет, кроме миниатюрных травяных джунглей и кустов ежевики, они подумают, что он сошел с ума!

Потом я спросил, что с ним случилось тогда, там, в траве, когда он появился оттуда с безумным видом.

Он со вздохом снял очки.