Могильщик кукол

— Я не утверждаю, что это был он, — сказал Бруно. — Я только говорю, что неудачу у Марии потерпел Люкка, не я. Поэтому вам необходимо серьезно поговорить с Эрихом Йенсеном о его дочери. И лучше всего сразу же спросить его о том, как на самом деле умерла Герта Франкен.

Однако прежде, чем я успела подумать, что это может означать и кто такая Герта Франкен, Бруно провел руками по лицу и сказал:

— Если бы Мария раньше соизволила хотя бы намекнуть, я лично надавал бы сыну по рукам. Но только два дня тому назад она призналась, что у меня есть дочь, а могло бы быть две. Выкидыш, вторым ребенком тоже была девочка. И когда-нибудь я сверну Эриху за это шею, можете мне поверить.

Чуть позже Бруно признался, что пятнадцать лет назад немного солгал. Алтея Белаши не собиралась ехать с ним на вокзал, и он тоже не планировал ехать в Лоберг. На рыночной площади он начал беседовать с молодой артисткой, чтобы никому не бросилось в глаза, что он ждет условный знак от Марии Йенсен. В то время они всегда так поступали: он неторопливо прогуливался по рыночной площади, а она из окна подавала ему знак, может выйти из дома или нет. В тот вечер он понял ее знак таким образом, что у нее есть для него время. Он поехал вперед к воронке и подвез Алтею Белаши к общинному лугу. Но очевидно, Мария неправильно расценила беседу на рыночной площади. Она не появилась в обычном месте их встреч и своими показаниями загнала его в ловушку. Для вынужденного вранья он выбрал вокзал и дал официантке ресторанчика пятьсот марок за алиби, избавившего его от испытаний, которые он проходит теперь.

— Мария всегда была немного капризной. Для свадьбы с ней я был недостаточно хорош, ей был нужен мужчина с прекрасными манерами. Но время от времени она нуждается в менее прекрасном, и тут я в самый раз, — объяснил почти смирившийся с судьбой Бруно и добавил: — Эрих все время занят политикой. А если я разок посмотрю налево или направо, такое начинает твориться! Она уже недовольна, что я сплю с женой.

— Так в воскресенье вечером вы были с госпожой Йенсен? — спросила я.

Бруно задумчиво покачал головой и объяснил:

— Мария будет клясться, что сидела дома и проливала море слез. А где она на самом деле плакала — не касается никого.

Он устало ухмыльнулся:

— А теперь я хочу адвоката. Боюсь, что без алиби мне потребуется адвокат. Кого-нибудь, только не Люкку, тот с удовольствием позволит меня здесь промариновать. А я хочу еще сегодня попасть домой.

Показания Бруно были записаны приблизительно в тот момент, когда Бен положил голову Бритты на кухонный стол Труды. В то время как Труда втыкала в землю привядшие головки салата, Бен бежал следом за младшей сестрой вдоль проселочной дороги. Охваченная ужасом, давясь от подступающей тошноты, Таня больше не плакала и не кричала, только бормотала обрывки слов, которые никто не смог бы понять. Широко распахнутые глаза, едва ли она видела перед собой что-нибудь, кроме головы Бритты, подруги, почти сестры, тринадцать лет лежавшей на соседней кровати, делившейся с ней всеми тайнами.

Дважды Бен брал ее за руку, дважды она отталкивала его в сторону и шипела:

— Уходи! Ты виноват. Ты должен был остаться с нею!

Затем громко всхлипнула и ускорила темп. Теперь он держался на несколько метров позади. Когда она достигла кукурузного поля и побежала дальше, к бунгало Люкки, он замедлил шаг.

Хайнц Люкка садовыми ножницами подстригал кусты роз в палисаднике. Он увидел проходившую Таню и вплотную за ней следовавшего Бена. Увидев панику на лице девочки, он вышел из палисадника, встал на дороге и перехватил ее.

— Ну, ну, — успокаивающе сказал он. — Уж не убегаешь ли ты от брата?

Последовали обрывки слов, запутанные и бессмысленные, но каждый разобрал бы по меньшей мере одно предложение:

— Он принес маме голову Бритты.

Хайнц Люкка, объятый ужасом, на несколько секунд прикрыл глаза, затем взял себя в руки и задумчиво сказал:

— И теперь ты идешь к дяде Паулю, чтобы все ему рассказать. Однако это не совсем правильно. Лучше предоставь это дело полиции.

Разговаривая с девочкой, он медленно подвел ее через палисадник к входной двери.

В то время, когда Хайнц Люкка закрыл дверь бунгало, Якоб завел старый «мерседес» в сарай. Он сделал большой круг на обратном пути и убедился, что дорога свободна от посторонних глаз. Теперь он собирался сделать то, о чем его просила Антония, — заставить Бена положить велосипед туда, откуда он его забрал.

Якоб поднялся по лестнице. Дверь была открытой, комната Бена пустой. Еще входя в дом, он заметил, что в кухне Труды нет. Якоб предположил, что она его опередила. Однако, когда он снова спустился, она уже стояла у кухонного стола и с такой силой мокрой тряпкой драила его поверхность, что волосы упали ей на лоб.

Что-то внутри Якоба перелилось через край. Он не знал что, ярость или отчаяние. Ее занятию он не уделил никакого внимания. Спросил о велосипеде и, услышав, что тот стоит в сарае, начал орать. Почему ей пришло в голову выпустить Бена? Что еще должно произойти, прежде чем она образумится и хоть раз поразмыслит надо всем, как взрослый человек?