Могли ли демократы написать гимн...

Я вдруг увидел солнечную вспышку. Я увидел самого себя молодого, с первой моей женой... На лугу... И вокруг бабочки, стрекозы... насекомые. Мелкая, мизерная, миллионная, трескучая рать... Все это мелькало. Эта летучая кодла спаривалась. Беспрерывно. Беспрестанно! На наших глазах... Непредсказуемые и прекрасные зигзаги их полетов. Стрекозы — на скорости! Бабочки — в упоении!

Но и те, и другие, и пятые, и сотые, хотя и активно занимались продолжением рода, не забывали наше главное — сочиняли (ну наконец-то) хвалебную небу песнь. Монотонно звенели, ныли, брунжали, гудели, гундосили:

— Гим-м-м-н-н-н...

Не знаю, сколько прошло... Лиля Сергеевна будила. Меня... Шутливо подергивая за нос: Петр Петрович! Эй! Что нам снится?

Я насторожился. Потому что снизу (сплю? или не сплю?) донесся дикий шум — вопли беснующейся толпы. А-а, футбол... Болельщики! Показывали среди ночи — значит, матч за рубежом... Где-нибудь опять наших бьют. Какая боль! И ведь смотрят же люди свой позор.

Я ничего не соображаю. Вял... Но, как всякий мужчина, машинально уже прислушиваюсь к их счету: два-один.

Лиля Сергеевна надевает халатик. Она так смела. В чем, собственно, дело?.. А в том, что сегодня ночью (она же предрекала!) окно Петру Петровичу не понадобится. Петр Петрович нынче прыгать вниз не будет. И не будет ползти по скату крыши, как кот... Мы можем оба сойти вниз по лестнице. Запросто! Командор уже, конечно, спит.

— Спит?

Да, она уверена.

— Потому, что футбол... А он не смотрит футбол. У нас футбол смотрят исключительно мазохисты. Так он считает.

— Он бы выключил?

— В ту же секунду.

Она касается моего плеча:

— Только поосторожнее на лестнице.

Старые ноги! Копыта!.. Залежавшийся, я все-таки громыхнул при спуске раз-другой по ступенькам. Мы уже сошли в их большую комнату. Мы внизу... В кресле он сидит к нам спиной. Молодец! Спит. Мы проходим мимо него на кухню. Мы переговариваемся. Его уже ничто не проймет.

Но он проснулся, как только на кухне я открыл пиво. От столь негромкого звука. Ни мой спотыкач на лестнице, ни гул футбола... но едва только чмокнула и шипит открываемая бутылка, он проснулся. Командор даже вскочил... И уже тут как тут. Вырубил немедленно футбол (это, конечно, святое) — и к нам.

Я тотчас отодвинул пиво. Бутылку и стакан от себя — к Лиле Сергеевне. Она тихо сидит напротив.

— Лёльк!

Войдя на кухню, он уставился на меня и дважды протер глаза. Картинка: муж среди ночи, зевая, входит на родную кухню — а там сидит какой-то пожеванный старикан... Волосы всклокоченные... И с виду — мученик.

— Лёльк! Что за дед?..

Я молчу, иногда женщина лучше знает.

А он спокоен. Он хвать шипящую бутылку пива, что на столе, и ее — прямо из горлышка. Вот ведь как! У меня даже рези в желудке... Так я ощущал его глотки. Пивко! Холодное! Моя же бутылка... Я не мог оторвать глаз. А он булькал и булькал. После сна ему — как хорошо!

— А-а, курьер! — вернув бутылку на стол, решает вдруг он.

И сонно скребет в затылке. Чего, мол, старикан-курьер притащился на ночь глядя.

— Ну что? — спрашивает.

Я в легком напряжении. Однако же машинально роюсь в карманах. И вот ведь удивительно — там что-то есть. И еще что-то. Сложенное вчетверо... Я протягиваю ему... Все движения машинальные. Будь что будет.

— Что там?

Но я только пожимаю плечами.

— Рытье колодца... На три неглубоких кольца, — читает он вслух, напрягая глаза без очков. — Нет, дед. Это не то... Это что-то твое... А! Вот! Вот!.. Опять она — родная милиция.

В ту злую минуту я стал совсем маленьким. Меньше бутылки. Я мог спрятаться за солонку. Однако же я смело протянул руку за своей первой бумажонкой (копанье колодца во дворе). Бумага нужная... И замер... Что там во второй?

— Мать их! — бранится он.

Бумажонка оказывается квитанцией — взято с гражданина такого-то. Штраф. Оштрафован в пьяном виде. Ложь... Я выпил тогда, но самую малость. (Я просто бродил в лунную ночь и попал в соседний поселок. И наскочил на чужих ментов. Которым было не фига делать.)

— Кто-то из наших залетел! — констатирует Н.

Я уважительно молчу. Политик как-никак гипнотизирует. Известное по телеэкрану лицо... Всего-то в шаге-двух от меня. (Но отчасти я раздосадован... Принять меня за рассыльного! С какой стати!)

Но и политик возмущен:

— Да она (бумажка) даже не к оплате! Значит, просто принять к сведению... Что за кретины! А сколько в них рвения!.. Только оступись демократ — блюстители закона вяжутся, как оводы!

Он негодует:

— Почему я должен заниматься всяким дерьмом? Кто-то пошумел в самолете — штраф! Поспешил в машине на желтый — штраф! Трахнул скучавшую практикантшу — штраф! и еще скандал!

— Так ведь завистники, — сочувствует Лиля Сергеевна.

— Но и наши тоже хороши. Почему все это надо присылать ко мне ночью! Гонять старика... Мать их, человеколюбцы!

Однако самое интересное — минутой спустя. Он меня растрогал... Это правда... У меня шевельнулось сердце.

— Подожди, отец, — попросил он.

— А?

— Подожди. Не уходи... Лёльк, покорми его. Или с собой дай.

— Закусить? — спросила она.

— Да нет же. Солидно!.. Как поздний ужин.

Он еще и подбадривал слегка: