Могу!

— Отчего я бежал? — пояснял он. — А потому, что там дышать нечем. Понимаете? Воздуха там нет! Марксизм есть, коммунистическая партия есть, а воздуха нет. И не может быть! Какой же там воздух может быть, если в тамошней атмосфере весь кислород ленинизмом заменен?

Сейчас он сидел на патио в плетеном кресле, уставясь глазами в одну точку и сдвинув брови: важная мысль (а он каждую свою мысль считал важной) пришла ему в голову, и он сразу заинтересовался ею.

— Вы о судьбах человечества задумались? — шутливо спросила его Юлия Сергеевна. — Или о том, что забыли купить себе шнурки для ботинок?

— Нет-с, я не о шнурках!

— Так о чем же?

— А вот об этом самом: о разных вкусах! Знаете, как в таких случаях говорят: «Кто любит попадью, а кто свиной хрящик!» И это, если вдуматься, уди-ви-тельно! Колоссально удивительно!

— У вас все «колоссально» или «грандиозно»!.. Что вы нашли удивительное? То, что у разных людей вкусы разные?

— Нет-с, не это! Разные вкусы, это штука естественная и понятная. А вот то, что мы наше чувство к попадье и к свиному хрящику определяем одним и тем же словом «любит», это и неестественно, и непонятно.

— Почему же? — поднял голову Виктор.

— А как же это возможно две такие необъединимые вещи, как наше отношение к попадье и свиному хрящику, объединять одним словом — «любит»? А вот мы объединяем их!

— Вас это беспокоит? Удручает?

— Не беспокоит и не удручает, а огорчает. Уж больно беден наш человеческий язык, самых нужных слов в нем нет!

— «Беден и ничтожен нищий наш язык!» — вставил Виктор строчку стиха: он любил к каждому случаю найти подходящий стишок, и их у него был большой запас в памяти.

— Да! — заерзал Табурин в кресле. — «Беден и ничтожен нищий наш язык!» А из-за этого большая ерунда у нас получается. Колоссальная ерунда! Из-за этого мы и сами себя не понимаем, и других не понимаем.

— Свиного хрящика не понимаем? — пошутила Юлия Сергеевна.

— Нет-с, не свиного хрящика! — выпрямляясь и делая страшные глаза, взревел Табурин. — Не в хрящике и дело, а в том, что мы всюду наше «люблю» тычем! На каждом шагу у нас это «люблю» выскакивает! «Ромео любит Джульетту», «мать любит ребенка», «собака любит хозяина», я люблю холодное пиво, а вот Юлия Сергеевна любит валяться на диване и ничего не делать… Да ведь это же совсем разные чувства, ничего общего между ними нет, а мы их всех под одну категорию подводим: «люблю», «любишь», «любит»… Что вы так смотрите на меня, словно я вам Америку открываю? — окрысился он, притворяясь сердитым, хотя никто не смотрел на него как-то особенно. — Нечего смотреть, Америка давным-давно открыта! И все мы отлично знаем, что любви бывают разные, а почему мы их в один чемодан пакуем, этого я не знаю!

— И вот это-то вас и огорчает? — с любопытством спросила Юлия Сергеевна.

— Огорчает? Нет, более того: потрясает! — закрутил головой Табурин. — Ведь из-за того, что мы разные чувства называем одним и тем же словом, мы невольно начинаем думать, будто и чувства эти одни и те же. Да-с! Слово нас околдовывает и обманывает. Если слово одно и то же, то, стало быть, и чувства одни и те же! Разве не так?

— Неужели? — улыбнулся Виктор. — Неужели мы так думаем? Уверяю вас, что совсем не так! Я вот, например, люблю клубнику, но, право же, я совсем не думаю, будто эта моя любовь к клубнике та же самая, что и… что и…

Он, кажется, не нашел подходящего примера-сравнения, а поэтому слегка замялся. Но тут случилось так, что он нечаянно глянул на Юлию Сергеевну, а та глянула на него. И оба тотчас же с подчеркнутой поспешностью отвели глаза, словно бы испугались чего-то или словно бы их поймали на чем-то. Но Табурин очень простодушно ничего не заметил, а вцепился в свою мысль. И, конечно, сделал то грозное лицо, какое он всегда делал, когда с ним не соглашались или спорили.

— Хор-рошо! — сказал он таким тоном, как будто приготовил несокрушимое доказательство и сейчас свирепо обрушится им. — Хорошо! Предположим, что вы правы и что мы, действительно, всякий раз понимаем разницу между разными любвями. Но ведь если оно так, если мы понимаем, то…

— А разве так трудно понимать эту разницу? — пожала плечами Юлия Сергеевна. — Любовь матери к ребенку — одно, а любовь той же матери к музыке — совсем другое. И это всем всегда ясно.

— Всем? Всегда? — насторожился Табурин, готовый вцепиться.

— Я думаю, что всем и всегда.

— А вот же не всем и совсем не всегда! — пришел в раж и хлопнул себя по колену Табурин. — Вот возьмите-ка к примеру такой случай: муж и жена. Еще не старые, но уже не молодые. Примерно лет 8-10 назад они соединились. Было когда-то у них такое время, когда они были влюблены друг в друга, смотрели посоловевшими глазами, трепетали, искали встреч, взглядов и все такое прочее… Вы понимаете? Вы понимаете, о чем я говорю? — грозно набросился он.

Виктор весело расхохотался.

— Да неужели вы думаете, будто мы такие глупые, что не понимаем самых простых вещей? Отлично понимаем! Валяйте дальше!