Могучая крепость

— Я смотрю, ты ещё и лжец, — проскрежетал голос. — Вот так сюрприз! Но в любом случае, ты идёшь с нами — сейчас же. — Нож надавил сильнее. — Или не идёшь?

Хаскенс на мгновение замолчал, а затем заставил себя кивнуть.

* * *

Тиман Хаскенс понятия не имел, как долго он просидел привязанным к стулу.

У него было лишь смутное представление о том, где он может находиться. Они привезли его сюда в грузовом фургоне, спрятанного под брезентовым чехлом, с мешающим видеть мешком на голове. Он не думал, что они таскали его достаточно долго, чтобы действительно покинуть город, хотя не мог быть в этом уверен. Он подумал о том, чтобы закричать, несмотря на то, что вряд ли кто-нибудь бродил по улицам столицы, чтобы услышать его в такой поздний час, но его похитители заткнули ему рот кляпом после того, как связали, и голос с ножом всё время сидел на корточках у его головы.

По звуку, который издавали колеса фургона, когда они, наконец, достигли места назначения, и по звуку чего-то похожего на тяжёлые раздвижные двери, он заподозрил, что находится где-то на складе. По-прежнему было достаточно таких, что стояли без дела и пустовали после черисийской осады, и этот казался довольно большим. Он был уверен, что он окажется достаточно большим, чтобы никто за его стенами не мог услышать ничего из того, что происходило внутри.

Он проводил время, безмолвно читая Священное Писание. Знакомые отрывки помогали, но даже они не могли растворить холодный, замёрзший комок в животе. Характер его похищения и угроза Дейлорс слишком много рассказали ему о людях, стоящих за этим, а он был лишь простым смертным. Были пределы количеству страха, которое даже самая сильная вера могла свести на нет.

Без сомнения, они оставили его здесь, брошенного и одинокого, чтобы позволить этому страху подействовать на него. Он хотел бы сказать, что эта стратегия не сработала, но…

Внезапно позади него открылась дверь. Он окостенел, мышцы его напряглись, а затем болезненно заморгал от света, так как мешок с его головы наконец-то сорвали.

Мгновение спустя он понял, что свет на самом деле был не таким ярким, как это показалось его привыкшим к темноте глазам. Им потребовалось несколько секунд, чтобы привыкнуть, а затем его взгляд сфокусировался на жилистом, темноволосом, кареглазом мужчине, стоявшего перед ним, скрестив руки на груди. Мужчина был, вероятно, по меньшей мере на двадцать лет моложе Хаскенса, с сильно изуродованной шрамом щекой. Это было похоже на старый ожог, и даже сейчас Хаскенс почувствовал укол сочувствия к тому, какая травма могла оставить такой глубокий и уродующий шрам.

— Итак, — сказал человек со шрамом на лице, и сочувствие Хаскенса внезапно испарилось, так как он узнал голос из своего кабинета, — вы успели насладиться своей небольшой тихой медитацией, отче?

Его насмешка превратила церковный титул в непристойность, и Хаскенс почувствовал, как его собственные глаза посуровели в ответ.

— На самом деле, — он заставил себя сказать спокойно, — успел. Ты мог бы когда-нибудь сам попробовать это, сын мой.

— Я не твой «сын», долбанный ты предатель! — прорычал человек со шрамом на лице. Его руки резко разжались, а правая рука упала на рукоять уродливого ножа, висевшего в ножнах на поясе.

— Возможно, и нет, — сказал Хаскенс. — Но любой человек — сын Матери-Церкви и Бога… если только он сам не решит им не быть.

— Как и ты, — прошипел человек со шрамом на лице.

— Я не выбирал ничего подобного. — Хаскенс встретил уродливый, ненавидящий взгляд другого мужчины так твёрдо, как только мог.

— Не лги мне, ублюдок! — Человек со шрамом на лице вытащил клинок на четверть дюйма из ножен. — Я сам сидел в твоей долбанной церкви. Я слышал, как ты изрыгал грязь в адрес Матери-Церкви! Я видел, как ты лизал задницу проклятым Шань-вэй черисийцам и этим трусливым дуракам из «Регентского Совета»!

— „Никто так не слеп, как те, кто не хотят видеть“, — тихо процитировал Хаскенс.

— Не смей цитировать мне Писание! — Голос человека со шрамом на лице резко повысился, но Хаскенс просто пожал плечами, насколько мог, учитывая, насколько крепко он был привязан к стулу.

— Вот почему это было дано нам, — ответил он. — И если бы ты не заткнул уши и не закрыл глаза, точно так, как имел в виду Лангхорн, когда давал нам этот отрывок, ты бы знал, что я никогда не «изрыгал» ни единого слова «грязи» против Матери-Церкви. Я говорил только правду о её врагах.

Нож с шипением вылетел из ножен, и человек со шрамом на лице вцепился пальцами левой руки в волосы Хаскенса, откидывая его голову назад. Острая сталь снова прижалась к его изогнутому горлу, а губы стоящего мужчины растянулись в уродливом зверином оскале.

— Ты её враг! — прошептал он полушёпотом, а в его глазах зажглась ненависть. — Каждый раз, когда ты открываешь рот, ты доказываешь это! И ты втягиваешь других в ересь, отступничество и измену!

— „И будет так, что мудрый человек будет говорить мудрость глупцу, а глупец не поймёт её“.