Могучая крепость

Тем не менее, Пейтир оказался не готов к внезапному всплеску открытой войны между Королевством Черис и Рыцарями Храмовых Земель. Внезапная эскалация застала его врасплох не меньше, чем кого-либо другого, и он оказался вынужден выбирать между клятвой повиновения Великому Инквизитору, возглавлявшему Орден Шуляра, и клятвой повиновения Богу.

В конце концов, это не было соревнованием. Он не мог притворяться, что ему было комфортно — что ему действительно было комфортно, даже сейчас, если уж на то пошло — в его нынешнем положении. Он согласился служить Мейкелу Стейнейру в качестве его интенданта, но не ожидал, что в конечном итоге возглавит вновь созданное Королевское, а затем и Имперское Патентное Бюро! Теперь он не просто следил за тем, чтобы новые нововведения не нарушали «Запретов». О, нет! Теперь он был вовлечён в активное поощрение нововведений… до тех пор, пока они «Запретов» не нарушали.

Как он и опасался с самого начала, напряжённость между этими двумя наборами обязанностей неуклонно подталкивала его всё дальше и дальше к «черисийскому» мышлению. Он переходил от понимания того, что они должны внедрять инновации, если хотят пережить нападение на них, к восприятию инноваций как достойной самоцели. Это была опасная перспектива для любого человека, но особенно для священника, которому было поручено защищать «Запреты». Тем не менее, по крайней мере до сих пор, ему… удавалось жить с этим. Помогло то, что он так глубоко проникся восхищением к императору Кайлебу и императрице Шарлиен и — особенно — к Мейкелу Стейнейру. «Еретический» архиепископ Черис был таким же благочестивым, как и любой другой человек, которого когда-либо знал Пейтир Уилсинн, включая любого из коллег его отца, и Пейтир стал глубоко и лично предан своему новому архиепископу.

И вот теперь это.

Его мысли снова вернулись к письму. Письмо было отправлено специальным шифром, который они с отцом разработали перед его отъездом в Теллесберг, и он ни на секунду не сомневался, что оно пришло от человека, который его подписал.

{i}…поэтому, твой отец хотел, чтобы я и дети остались дома. Я боюсь за него, Пейтир, но, в конце концов, дома мы не останемся. Я не знаю, какие новости дойдут до тебя из Храма и Зиона в ближайшие несколько месяцев. Я не ожидаю, что они будут хорошие. Но если всё пойдёт по плану, нас с детьми там не будет. Кое-кто, кого я знаю — и кому доверяю — устроит это, а также то, чтобы Эрейс, Фрейман и юный Сэмил в конце концов присоединились к нам. Я точно не знаю, как это будет, а если бы и знала, то не стала бы доверять это письменным материалам, даже тебе. Но знай, что я сделаю всё — всё, что в моих силах — чтобы защитить твоих братьев и сестер и доставить их к тебе в целости и сохранности. И знай также, что твой отец любит тебя и очень, очень гордится тобой.{i}

{i}Лисбет{i}

Он знал, что означало это письмо. Он не знал, произошло ли это уже, но он знал, что это значило для его отца, дяди и всех других людей, которые присоединились к их борьбе за спасение Ордена Шуляра и самой Матери-Церкви.

Он заплакал, когда открыл это письмо накануне вечером. Заплакал о своём отце и его друзьях, и о Матери-Церкви… и о себе. Не из-за смерти своего отца — все люди умирали — а из-за того, какой смертью умрёт его отец. Из-за того, что его отец умрёт, не завершив великую задачу своей жизни.

И из-за того, что со смертью его отца эта великая задача ложилась на плечи Пейтира Уилсинна, который был навсегда сослан в страну, столь далёкую от Храма. Он был единственным живым человеком на Сэйфхолде — или станет им слишком скоро — который обладал Ключом, и он никогда не сможет им воспользоваться, если только каким-то образом Церковь Черис не сможет действительно победить Мать-Церковь и всю ту огромную власть, которой она обладала в мире.

Он провёл долгую бессонную ночь в молитвах и медитациях. Умолял Бога указать ему его путь, направить его туда, куда он должен идти. И он провёл столько же часов, молясь за женщину, которая написала это письмо.

«Ты никогда не позволяла мне называть тебя мамой, Лисбет, — подумал он. — Ты всегда настаивала, чтобы я помнил свою «настоящую» мать. И я это делаю, и благодарен тебя за это, но мне было всего четыре года, когда она умерла, рожая Эрейс, и как бы ты ни разрешила мне называть тебя, ты тоже моя мать».

Он не всегда чувствовал в себе это. На самом деле, он слишком ясно (и с большим чувством стыда) помнил, как его четырнадцатилетнее подростковое эго ощетинилось от оскорбленной пристойности, когда его престарелый отец — ему тогда был всего сорок один год — привёл домой новую «жену», всего на семь лет старше, чем его собственный сын, оставшийся без матери. Если уж на то пошло, менее чем на одиннадцать лет старше его собственной дочери! Позор! Какое право имел его отец увиваться вокруг кого-то, кто был намного моложе его? Ведь было же очевидно, что он просто был сражен её физической красотой и молодостью?