Могучая кучка

Музыка, пожалуй, была главной темой переписки молодого офицера. Мать и старший брат, зная, что юноша тяжело переживает отрыв от любимого искусства, как могли утешали его. Они пытались убедить его в том, что на музыку не следует смотреть слишком серьезно. И уж во всяком случае не годится мужчине связывать с ней свое место в жизни, в обществе. «Музыка составляет принадлежность праздных девиц и легкое развлечение занятого человека...» — считала мать,— «Каждый член общества должен платить дань отечеству трудами полезными...»

Сын горячо протестовал. Он был твердо убежден в высокой общественной роли музыканта, писателя, художника. «Зачем иметь узкие понятия о пользе? Разве тот только полезен, кто действительно находится на службе и получает жалованье и чины?... Не одинаковую ли пользу приносят человечеству и музыкант, и чиновник, и офицер? Последние два своей службой способствуют к спокойной и безопасной жизни народа, а первый действует на нравственную сторону его. А человек, не живущий нравственно, более скот, чем человек... Музыкант, если он при том честный и хороший человек, достоин уважения. Имена Бетховена, Шумана, Глинки всегда передаются потомству с уважением. А почему? Потому, что эти люди были действительно достойны уважения за их талант и труды».

Как это ни поразительно, немногим более ста лет назад в культурной семье приходилось доказывать общественную значимость профессии музыканта. Большинство людей того времени отрицало ее пользу и воспитательную роль. Многие родители старались отвести от нее своих детей, так как жизнь показывала неблагодарность и ненадежность этой профессии.

Сравнительно небольшая группа передовых музыкантов пыталась утвердить иные взгляды. Они, как и передовые критики, считали литературу и искусство общественно полезными, провозглашали гражданскую ответственность писателя и художника.

Мать Римского-Корсакова чувствовала, какое большое влияние оказал на ее сына и продолжал оказывать даже на расстоянии Балакирев. Невольно у нее возникло неприязненное отношение к нему. Но Николай Андреевич защищал Балакирева и всех своих друзей по кружку, отдавая себе ясный отчет в том, как много он получил от них, особенно от Балакирева, и старался убедить в этом мать. «Ты не знаешь,— писал Римский-Корсаков,— сколько пользы в нравственном отношении принес мне балакиревский кружок. Кто приохотил меня к чтению, как не Балакирев. С кем я мог вести откровенный и полезный разговор, как не с ним. Да, мама, еще раз повторяю: Балакирев хороший человек».

Непонимание, встреченное у матери, отдалило Римского-Корсакова от нее.

В своих далеких странствиях юноша не переставал думать о Петербурге, о друзьях, оставшихся там. Он с нетерпением ждал встречи с ними. Судьба смилостивилась: «Алмаз» зашел в Кронштадт.

После почти годового отсутствия Римский-Корсаков вновь ходил по улицам Петербурга. За это время на них произошли кое-какие изменения. По Невскому и Садовой были проложены рельсы, и со дня на день ожидали начала движения конки, в уличных фонарях спиртовые и масляные горелки повсюду заменялись керосиновыми, дававшими гораздо больше света, в некоторых домах в центре города начал работать водопровод...

Римскому-Корсакову не посчастливилось повидаться с друзьями: время было летнее, и все разъехались кто куда. Все же ему удалось и в четыре руки поиграть, и по музыкальным магазинам походить, и на концерте побывать: Иоганн Штраус дирижировал в Павловске под Петербургом. Программа была неинтересной, но вдруг раздались знакомые звуки увертюры «Ночь в Мадриде» Глинки. Юноша замер, слушал, стараясь не пропустить ни одного звука.

Быстро пролетели три дня отпуска, и снова палуба корабля и безбрежный морской простор...

На корабле не оказалось ни одного любителя музыки. Тем острее чувствовал Римский-Корсаков свое одиночество. «...Мне просто необходимы Ваши письма, а то я без них пропаду»,— писал Римский-Корсаков Балакиреву. За неполный год, в течение которого они встречались, Милий Алексеевич искренне привязался к юноше. Глава кружка ждал от начинающего музыканта больших свершений и всячески подбадривал его. И когда в Петербурге пронесся слух о том, что «Алмаз» погиб, Балакирев пережил глубокое потрясение. К счастью, слух этот скоро был опровергнут. Милий Алексеевич, еще не оправившийся от потрясения, писал Римскому-Корсакову: «Вы не поверите, как я люблю Вас... День свидания нашего (если оба живы будем) будет для меня счастливейшим днем в жизни».

Письма Римского-Корсакова в Петербург, особенно к Балакиреву, являлись своего рода отчетом о том, что полезного было сделано за минувшее время, что предпринято, чтобы избежать интеллектуального застоя.

Юноша много занимался самообразованием. В письмах он постоянно упоминал книги — как русские, так и на других языках. Правда, в корабельной библиотеке не было сочинений Пушкина, Лермонтова, Жуковского, так же как Шекспира, Байрона, Шиллера. Все же кое-что интересное для себя Римский-Корсаков находил, если не в библиотеке, то у товарищей.