Мой адрес Советский Союз

Когда появились первые морозы, а темнеть стало совсем рано, ходить в Гришанки стали только вместе все, кто там учился. Формирование команды начиналось с Гусева – верхнего конца нашей деревни. Самый первый ученик выходил раньше всех, подходил к дому следующего и орал под окнами, запечатанными на зиму, имя вызываемого. Потом они вдвоём орали под окнами следующего и т. д. Таким образом компания всё увеличивалась. Из некоторых домов выходили по двое или даже по трое учеников. Встречались с командой из другого конца деревни в переулке, который выходил на дорогу в Гришанки. Происходило это по понедельникам. В такие дни мама поднимала нас в пять часов. В шесть мы, гружённые провизией на неделю, выходили из дома. Занятия в школе начинались в восемь. За это время мы должны были пройти километра три по деревне, по полю пять километров, зайти «на квартиру», оставить продукты, взять портфели и не опоздать в школу. Мой организм категорически не мог просыпаться в такую рань. Он просто продолжал спать, когда мама собирала нас, давала какие-то наставления, одни и те же в сотый раз, когда заставляла поесть, ну хоть чаю попить горячего. Не помогал даже мороз, когда мы выходили на крики товарищей. В шесть утра зимой стояла чёрная ночь, миллионы звёзд мерцали ярко и совсем близко, снег скрипел под валенками, а внутри всё спало. Казалось, что-то даже обрывается время от времени, и я готова была уснуть прямо на ходу. Просыпаться начинала лишь тогда, когда сборная команда всей деревни выходила на дорогу в поле. Там шаг прибавляли, и дремать уже просто не было возможности. Ходили вместе не зря. В такие ранние холодные утра мы не раз слышали невдалеке вой волков, а несколько раз даже видели невнятные тени, движущиеся в предрассветной темноте.

Но зима проходила, снег таял, солнце светило ослепительно ярко, и мы снова начинали ходить домой каждый день. Весело месили грязь резиновыми сапогами по непросохшей ещё дороге. Спать уже не хотелось, настроение было самое радужное. Ходили уже посветлу, и компании могли быть поменьше. Скоро сосенки и ёлочки в лесочках на пути следования начинали выбрасывать светло-зелёные побеги. Мы срывали их в самом начале роста и жевали. Побеги были нежными, чуть кислили. Это была первая зелень после зимы, есть её было приятно. Господи, какое весной солнце яркое, какое небо огромное! А воздух какой в поле! И такая волюшка вольная во всём, что кажется, горы можно свернуть, если захотеть!

Нынешним летом мама всё-таки выполнила свою угрозу: отдала Снайпера сторожу Митрею Сазану. Митрей был человек одинокий, придавленный жизнью. Он жутко страдал запоями, и жена Паля его выгнала. В те годы было редкостью, чтобы мужика выставляли из семьи за пьянку, поэтому бабы не знали, как относиться к такому смелому поступку Пали. Мы с Людкой ревели в подушки и даже не скрывали, хотя была глубокая ночь. Папа молчал, но было понятно, что он не спал. Мама была уже в глубоком раскаянии за содеянное, но тоже молчала. В общем, никто не спал. Вдруг все отчётливо услышали, как кто-то скребёт дверь в дом со стороны сеней. Мы с Людкой выскочили из постели как ужаленные:

– Снаинька!!!

– Снайпер!!!

Мы открыли дверь. Снайпер пулей заскочил в дом, начал вертеться, крутиться в наших с Людкой объятиях. Взаимной радости не было предела.

– Сная! Снаинька!

– Золотой ты мой, хорошенький!

Мы с Людкой целовали его в мокрый нос, в морду, в спину, обнимали и тискали. Снайпер лизал нас с Людкой в наши зарёванные мордашки. Встал папа, подошёл, погладил Снайпера по голове:

– Ну чё, удрал, говоришь, от Митрея? Ну, молодец, молодец! Хороший Снайпер! Ну ладно, ладно, ты мне нос-то не откуси.

Мама тихонько вздыхала в кровати. Было ясно, что ей стыдно.

* * *

В это лето мы уже открыто ходили в кино «до шестнадцати», а после кино ещё задерживались в клубе поиграть. Киномехаником тогда работал Вовка Банников. Мне казалось, что он был похож скорее на героя тех романов, которые я читала, чем на наших деревенских парней. Он был узок в кости, молчалив и иногда как-то загадочно и скорбно улыбался. Я уже начала выстраивать вокруг него романтический ореол. Но однажды увидела его пьяным. Всё очарование рухнуло в один миг.

Теперь нас с Людкой не надо было посылать по ягоды. Мы заранее договаривались с Грапкой и Маруськой и шли рано утром вместе. Набирали корзины, а на следующий день сами везли их на базар в Воткинск. Продавали по десять копеек стакан. Иногда за день наторговывали рублей по десять. Для деревни это были серьёзные деньги.

Шестой класс начался с копки картошки. Однажды нас повезли на поле возле деревни Кукуи. После работы нас посадили в тракторную тележку и повезли на тракт. Мы ехали на корточках, пели песни. Тракторист на «Беларуси» лихо вывернул с просёлочной дороги на тракт. Мы сплошной массой навалились на боковой борт и завизжали. Борт не выдержал, сломался с треском, и ребятня посыпалась на асфальт, как горох:

– Ой, мамочки!!!

– А-а-й, как больно!!!

– Людка! Ты где?!

– Я здесь!!

– Жива?!

– Жива, только бок ободрала!