Мой ангел злой, моя любовь…(СИ)

Тот помещик приехал сам в бивак, на который по воле судьбы расположились полки на принадлежащем ему лугу, пригласил офицеров к себе в усадьбу на ужин и ночлег, обещая отменно накормить. Он жил один — жена умерла от сухотной [287]за два года до того, дочери вышли замуж и покинули имение отца. Оттого и не желал уходить, да и бежать, по словам помещика, ему было некуда совершенно — кроме этой земли и деревеньки ближайшей у него за душой ничего не было.

— Уходите, знать, — тихо проговорил этот невысокий пожилой мужчина в сюртуке с потертостями на локтях. Он сидел во главе стола и смотрел в окно, не желая показывать своего разочарования и грусти своим гостям. В столовой было накурено — раз не было дам, чувствовали себя свободно и по разрешению хозяина раскурили трубки, пряча от того свои виноватые глаза.

— Вот увидите, сударь, — запальчиво сказал тогда молоденький корнет их полка, сверкая красными от усталости глазами. — Вот увидите! Погоним вскорости неприятеля прочь с наших земель! Вскорости сызнова встретимся с вами за этим столом и будем пить за здравие императора всея России Александра Павловича!

Офицеры постарше промолчали, не зная, что сказать на то. Еще седмицу назад они бы тут же вскочили бы со стульев, горячо заверяя хозяина, что армия Наполеона будет разбита к концу лета. Ныне же, после отступления от Витебска, когда за плечами уже маячил Смоленск, они не знали, что сказать ему. Тронул кто-то струны семиструнки, которую принесли по просьбе одного из офицеров, тихо запел в тишине летней ночи, дурманящей головы ароматами цветов, что доносился через распахнутые в сад окна столовой.

— Я вас любить не должен, я не смею. Но воли нет, и слабость в том моя, — первые же пропетые строки подхватили Андрея и, закружив голову, вернули помимо его желания в Милорадово. Он не хотел вспоминать, не время было вовсе для того. Но неизменно возвращался мыслями на каждом ночлеге в прошлое, воскрешая в памяти все от самого начала до момента их расставания. Поворот головы в серой шляпке, дерзкая надменная улыбка, ее взгляд во время экосеза на Рождественском балу, ее дрожащие пальчики на своих плечах, обжигающие его кожу через тонкое полотно рубахи, когда он целовал ее в лесу. И та ночь и тот грозовой день, дурманящие его голову до сих пор. Казалось, его пальцы помнят мягкость ее кожи и шелковистость ее русых локонов, разметавшихся на его плече.

Это чувство, что росло с каждой подобной ночью воспоминаний в груди Андрея, было сильнее и глубже того, что было у него некогда к Надин. И это пугало, да, он признавал это! Пугало, ибо он помнил, как жестоко был обманут тогда, когда думал, что он уже получил все, о чем смел только мечтать. Анна легкомысленна, ветрена, разве нет? Кто ведает, насколько глубокими окажутся ее чувства. И не путает ли она сама себя, свой разум, ведь сама шептала ему, что не знает, что такое любовь, что не умеет любить, боится этого чувства.

А потом Андрей заметил в глубине сада кустовые розы, от которых и шел этот дивный аромат, наполняющий ночь, спрыгнул с окна, на котором сидел, прямо в сад. Он думал весь дневной переход о том, что у Анны в конце июля день рождения, а пред тем и тезоименитство справят. И о том, какой бы подарок сделал бы невесте, если бы не случилось войны. И ныне, когда перед глазами возникло ее восторженное лицо в момент, когда Анна наблюдала за иллюминацией, что развернулась в саду его тетушки, отблеск свечей в ее локонах, украшенными такими же маленькими бутонами нежно-розового цвета, он не мог не коснуться этих крохотных роз, не сорвать одну из них с тонких веточек. А потом вдруг решил послать несколько бутонов этих цветов с письмом в Милорадово. Как дар к ее празднику и как знак того, что он помнит. И, надо уже признать, вряд ли забудет так легко и скоро…

— Уже сбираются верно, Andre. Пора к полку возвращаться, — тронул за плечо Андрея штаб-ротмистр, возвращая из воспоминаний на грешную землю. Медленно пошли бок о бок, возвращаясь к расположению полка. Мимо мирно беседующих солдат, сидящих кружком на земле, мимо тех, кто внимательно осматривал нательное белье, словно желал на следующий день ступить исключительно в чистом, как предстают перед Создателем. В чистом белье и с чистой душой. Ведь грехи уже были отпущены всем заранее еще днем — в полдень совершили на поле молебствование с мольбой о даровании победы завтра войску русскому, пронесли по войскам икону Смоленской Божьей Матери, что ехала от самого «ключа земли русской» вместе с артиллеристами. В едином порыве склоняли головы перед ней и генералы, и офицеры, и низшие чины, и солдаты, и ополченцы, что прибыли на подмогу русской армии из ближних губерний. Правда, их силы Кутузов не желал применять в битве с французами, попросил их отойти, стоять в резерве.