Мой ангел злой, моя любовь…(СИ)

— Вот таков я, панна Аннеля, — проговорил он тихо. — Мои раны еще долго будут заживать, отменно порубили русские сабли в том сражении. Не будь вас в этом доме, я уехал бы в Литву, в свой фольварк и переждал бы там, чем закончится то, что так славно начиналось этим летом. Ах, как должно быть ныне хорошо в Бельцах! Тенистые аллеи в парке, пруд под ивами возле замка… Я люблю свою землю до безумия! Каждый камень в замке и башнях, каждую пядь земли! Я думал, что французский бульдог сумеет повалить русского медведя, чтобы моя сторона стала как прежде свободной, чтобы поднялась из-под пяты России. Нет, не говорите ничего, панна! Никто и никогда не переубедит меня в ином, даже вы! Оттого вы — мое наказание свыше, кара для меня! Я не должен был…. Вы благодарите меня за спасение домашних, а мне ведь наплевать на каждого из них. Наплевать на всех, на эту землю, на этих людей. Нет дела, что будет с ними. С ними, но не с вами! Ваш отец, потакая слепому стремлению своему, принял смутьянов на порог, а потом этот отряд… Я даже подумать толком не успел ни о чем, кроме того, как мало у меня ныне людей в усадьбе — всего-то пять вместе с Лодзем. И это против четырех десятков шевележеров! Сущее безумство! Как и то, что я говорю вам о том, что в душе моей…. Потерять вас или остаться верным клятве императору, уже единожды предавшего меня и мою землю? Выбор стал таким очевидным в тот момент…. Вы молчите?

— Я не знаю, что ответить вам, — сказала Анна. — Кроме слов благодарности, не нахожу, что сказать вам ныне. И не желаю…

— Мне не нужна ваша благодарность! — запальчиво воскликнул Лозинский, сжимая ее ладонь. — И благодарности ваших домашних тоже! Я сделал то, что сделал не ради них, а только исключительно себе в пользу. Ведь давеча мне открылась истина — не станет вас, и… Вы качаете головой. Отчего?

— Я не желаю слышать того, что вы скажете далее, — проговорила Анна. — Я уже писала к вам и ныне готова повторить каждое слово из того письма, что вы получили давеча. Я безмерно благодарна вам за ваш поступок, но более мне предложить вам нечего.

— Тогда предложите мне помимо благодарности и ваше доверие, ваше расположение ко мне. Более просить не стану, — Лозинский дождался ее кивка, а потом снова коснулся губами ее дрожащих пальчиков.

— Вы должны уходить из салона. С минуты на минуту воротятся из церкви. Не должно, чтобы нас видели наедине, — напомнила Анна, и он кивнул, соглашаясь. Не стоило быть настойчивым ныне, когда его позиции настолько упрочились в этом доме. Теперь они все зависели от него. Все, до последнего холопа в усадьбе!

Потому и ни слова не сказал Михаил Львович против просьбы Влодзимира не помогать отныне тем, кто ведет «малую» войну против французов. Только кивал хмуро, соглашаясь с каждым доводом поляка, который доказывал, какой опасности тот подвергает женщин в усадьбе.

— Я понимаю ваши чувства, пан Шепелев. Сам бы встал, коли б на землю родную напал неприятель. Но оставьте сии опасные дела молодым. Это их война, не ваша! У вас удивительной красоты и ума дочь, истинный цветок этой земли. Вы ведь не желаете, чтобы огонь войны поглотил и ее? Подумайте над этим, пан, прошу вас. Ибо я твердо намерен спасти от подобной участи вашу дочь. И пойду для того любыми путями! Если б мог, увез бы ее отсюда! Позвольте мне сделать это, пан Шепелев! Отдайте за меня панну Анну!

— Вы просите руки моей дочери? — удивленно вскинул брови Михаил Львович, не ожидавший подобного поворота в их разговоре.

— Прошу! — резко ответил Влодзимир, сам удивляясь собственным словам, вырвавшимся помимо воли. — Отдайте за меня панну. Я не богат и не имею титула. Но обладаю парой сотен десятин пахотной и луговой земли. И замок Лозинских будет не менее усадебного дома вашего. И мне ничего за ней не надо! Да и что с вас брать ныне? Только она. Отдайте мне Анну, пан Шепелев.

— Анна уже обещана, милостивый сударь, — покачал головой Михаил Львович. — И что она сама? Благоволит ли в том к вам? Бог ты мой, возможно ли?! Нет, определенно нет! Это немыслимо! Прошу простить меня, сударь, но покамест мы связаны словом, и я не в силах нарушить его. Простите меня, но вынужден ответить вам отказом.

— В таком случае, прошу вас сохранить сей разговор в тайне от сторонних ушей. Дайте слово благородного человека, что никто не узнает о том. Поверьте, у меня есть на то причины, — Лозинский с трудом скрывал ныне горечь и разочарование, что захлестнули его при этом отказе, сдержал злость, распирающую грудь. Нет, нельзя сказать, что он ожидал согласия, но и немедленный отказ был для него неожиданным. Он полагал, что Шепелев попросит время на раздумья. Увы, какими бы достоинствами ни обладал бы он, какие бы поступки ни творил, подобным путем не заслужить того, чего так страждет его душа и тело ныне! Но видит Бог, он попытался…!