Мой ангел злой, моя любовь…(СИ)

Михаил Львович перекрестил сына после этих слов и с трудом удержался от того, чтобы не показать свои эмоции, когда сын порывисто поцеловал его благословляющую ладонь. Коснулся губами его лба, умоляя мысленно святых уберечь его Петра от доли лихой.

Прощались не в доме, вышли на подъездную площадку, провожая Петра в неизвестное и оттого пугающее многих будущее. Даже дворовые побросали свои дела и пришли к дому, чтобы проводить молодого барина. Сперва Петр расцеловался с отцом, по-прежнему кусающим нервно нижнюю губу, чтобы сдержаться и не показать бушующих в груди чувств. Петруша был его первенцем, а Анна — последним дитем из всех, что послал им с покойной женой Господь и что оставил им в живых, не забрал к себе ангелами небесными. Оттого и любил их Михаил Львович слепо, всей душой, не раздумывая, положил бы жизнь за них. Сам-то знал, какова она на самом деле, война кровавая, каковы бои ратные, помнила душа еще о том ранении, которое едва не отняло у него наследника единственного.

— Береги себя, Петруша, — только и прошептал в ухо сына, отстраняясь, хотя хотелось столько всего сказать. Ведь как бы он ни злился на сына, как бы ни корил за его пороки, Петр всегда будет в его сердце и в душе.

Анна же повесила на шею Петра ладанку, которую приобрела в прошлую поездку к иконе Богоматери в монастырь, перекрестив наскоро. Не убрала руку из пальцев Петра, когда тот поймал ее в конце благословения, прижал ее пальцы к своим губам.

— Скажи, что простила меня, Анечка, за все, что творил я давеча, — прошептал он так тихо, чтобы расслышала только она. — Скажи, что по-прежнему любишь меня. Чтобы душа моя была покойна на сей счет. Ведь поговорить нам так и не случилось.

— Bien s^ur [276], я простила тебя, Петруша, — проговорила Анна, целуя его в лоб на прощание. И она действительно не держала на него зла, но вот сумеет ли она забыть о том совсем, она не знала. — И я не могу не любить тебя, mon cher. Как можно не любить свою родную кровь? Езжай с покойной душой. Мои молитвы будут хранить тебя…

Полин не спустилась проводить Петра, с удивлением обнаружила Анна, отступив от брата. Только, когда Петр, уже в сидя седле, оглянулся на дом, она заметила ее, проследив за взглядом брата. Полин стояла в окне, зажав занавесь в руке, сминая ту в комок. Лицо ее было такое белое на фоне рыжих локонов, что казалось, она сейчас лишится чувств. Она подняла руку, заметив взгляд Петра, и тут же опустила ее, когда тот отвернулся без единой эмоции на лице. Будто не на нее глядел, не ее искал взглядом, а с домом родным прощался перед дорогой дальней.

Прости меня, мысленно обратилась Анна, когда Полин вдруг разрыдалась беззвучно, отворачивая лицо, пряча свои слезы в занавеси. Прости меня, ma chere Pauline, за эту холодность, что ныне видишь. То только к лучшей доле для тебя…

Полин тогда ушла к себе в комнату и не выходила целых три дня, отказываясь присоединяться к домашним даже на совместные трапезы. Михаил Львович не терпел подобного пренебрежения обычно, но в этот раз даже слова не велел передать той, никак не показал недовольства, погруженный в свои мысли.

Эта странная молчаливость барина только и выделяла те летние дни от привычных. Все так же вставали рано и ехали в церковь, или молились в образной (правда, долее обычного кладя поклоны и творя молитвы за тех, кто был не подле них), так же завтракали и после расходились по своим делам, чтобы снова встретиться за общим столом лишь за обедом и ужином. Казалось, ничего не переменилось, хотя на самом деле уже изменилось многое.

Михаил Львович стал чаще выезжать в город да к соседям, узнавая последние вести, обсуждая возможные варианты событий, привозя порой с собой письма, что приходили в Милорадово с западных земель или из Москвы от обеспокоенной Веры Александровны. Анна встречала отца у самого подъезда из этих поездок, и дело было не только в том, чтобы порадовать его своей встречей, но и в том заветном для нее письме с восковой печатью, запаянной перстнем с буквой «О» — фамильным перстнем Олениных. Она едва ли сдерживала себя, чтобы не выхватить его из рук улыбающегося отца и не убежать в парк сломя голову, чтобы там, в уединении беседки у пруда прочитать строки, написанные резким отрывистым почерком, чтобы каждое слово запомнить и повторить после, когда будет лежать в постели, готовясь к ночному покою.

Письма Андрея были коротки, обороты речи уступали тем речам, что говорил ей Павел Родионович, известный стихотворитель в уезде. Но для нее эти письма были самыми лучшими, самыми нежными, самыми желанными.