Мой ангел злой, моя любовь…

Жестокая, некрасивая история, по мнению Андрея. Даже тогда, в алкогольном угаре, она задела его своей жестокостью, а Караташев стал резко неприятен своей злобой. Он ушел тогда из той прокуренной квартиры, едва держась на ногах от выпитого, долго бродил вдоль мостовых, вдыхая холодный воздух ноября. Une petite provincial…

— Это была mademoiselle Annett? Je vous assure que je ne le savais pas [105], - какой-то комок застрял в горле от осознания того, какой стыд и какую боль она, должно быть, пережила в те дни. Не каждый мужчина сумел бы поднять голову вверх после подобного происшествия, немудрено, что она не смогла тогда, что убежала сюда, в Гжатск из Москвы, сопровождаемая жалостью, холодным равнодушием, смешками и шепотками. Анекдот о том происшествии еще месяцев пять смаковал Караташев, с удовольствием пересказывая его тем, кто желал слушать его, запуская его в гостиные Петербурга, где он стал обрастать разными подробностями.

— Я узнал всю правду слишком поздно, — произнес Петр сквозь зубы. По всему было видно, что ему до сих пор не давала покоя эта история. — Аннет, когда пожелает, будет хранить в себе тайное, как в могиле. Я до последнего (так глупо!) полагал, что то было случайное происшествие. Пока cousine Натали, сестра Катиш, не написала мне, какой анекдот ходит по столице. Конечно, без имен, но мы все знали… Знали! Жаль, кто-то сделал то, что должен был сделать я, с Караташевым. Я бы убил его, клянусь вам, коли б его не прирезали тогда, на Васильчиковом, в хмельной драке. Псу песья смерть! Знать, Бог верно судит.

Борзые уже лаяли совсем близко, но, казалось, всадники у обрыва не слышали их.

— Она не выезжала никуда и никого не принимала уже тут, в Милорадово, где-то с полгода. Год не могла танцевать, боялась. Только на Рождество мне удалось переломить ее страх. И именно мазуркой, сами понимаете. С тех пор мы танцуем ее на ежегодном балу. И будем это делать всегда. Даже, когда она уйдет из этого дома женой. Это традиция наша отныне, вы понимаете, Андрей Павлович?

Теперь он понимал, кивнул в ответ Андрей. Он многое понимал ныне, после этого рассказа, где несчастная героиня того анекдота вдруг обрела имя и лицо. И ее злость, ее холодность, ее первичную неприязнь к нему, как к офицеру того ненавистного ей с тех пор полка. Она имела полное на это право. Для нее он стал явным напоминанием о тех днях, когда она так жестоко была унижена, когда ей так зло отомстили.

Андрей вспомнил, как намеренно унизил Анну на Рождественском балу. Теперь он понимал, отчего она так взглянула на него тогда, что он разгадал ее чувства верно. Ей было больно, и тому был только он причиной.

— Волки! Волки! — вдруг громко закричал Петр и, стегнув коня, направил того на нескольких волков, что выгнали к обрыву борзые. Одна пара борзых уже настигла свою жертву — собаки вцепились в бок одного из хищников, повалили на снег, вгрызаясь в плоть яростно. Андрей вскинул ружье и выстрелил в самого крупного, видно, вожака, который уже целился для прыжка на коня Петра, въехавшего чуть ли не в середину стаи.

— О-го-го! О-го-го! — донеслось совсем близко. Один за другим к обрыву стали выезжать охотники, выбежали, едва не путаясь под копытами лошадей, борзые, без страха прыгавшие на растерянных волков.

— Твою мать! — крикнул кто-то из толпы. — Где борзятник? Пусть псов отзовет, передавим!

Выстрелы, крики, громкий лай собак и предсмертное рычание волков. Возмущенный возглас Бранова, который хотел кинуться только с кинжалом на волка, испытывая судьбу, да только не успел он к обрыву вовремя — всех перестреляли до того. Свист борзятника, отзывающего собак, скаливших зубы при запахе свежей крови.

— Отличная охота! — снова появился возле Андрея, когда охотники двинулись в обратный путь, Петр. Глаза его сверкали, он едва ли сидел в седле спокойно, чтобы не пустить коня галопом по снегу, а держаться подле остальных, едущих легкой рысью по заснеженному полю. — Allons [106], вы ныне примиритесь с Аннет? Прошлый раз простились в такой неприязни и холоде, что право, можно было замерзнуть подле вас. Едемте к нам на обед, там и решим сей вопрос.

— Не могу, pardonnez-moi, — покачал головой Андрей. — Я завтра поутру выезжаю. Обещался ныне Марье Афанасьевне на вечер быть подле.

— Жаль, что вы так скоро покидаете нас, — произнес Петр, но Андрей успел заметить некое облегчение, что мелькнуло в тот миг по лицу его собеседника, скрытое довольство его отъездом. — Ну, раз не можете вы к нам, тогда мы к вам! Я кликну, позволите?