Мой ангел злой, моя любовь…

— Это мне кара… кара Господня! — ее глаза были широко распахнуты, в них едва ли не безумие ныне горело, и от этого собственный страх стал разрастаться, теснясь под полотном рубахи и сюртука. — Он отнял его у меня… отнял! О, mon fils!

Софи, услышав эти слова, открыла рот от удивления, но ахнуть так и не ахнула, заметив взгляд Андрея, который тот бросил поверх головы Анны на сестру. Промолчала, постаралась скрыть свое удивление и поспешила отойти подальше от них, к окнам, предоставляя им возможность мнимого уединения.

— Что стряслось? — повторил Андрей, ничего толком не понимая. Он нажал кончиками пальцев чуть сильнее на ее кожу за ушами, пытаясь вернуть ее в сознание с той грани между истерикой и ясной памятью, на которой Анна сейчас балансировала. — Что с ребенком?

— Я его потеряла, — тихо прошептала она, словно боясь произнести вслух эти слова. — Он пропал, понимаешь? Помоги мне… только ты можешь помочь мне…

Он действительно был готов на все ради нее, даже перевернуть землю, чтобы помочь ей. Но больше добиться от Анны ничего не удалось — она снова захлебнулась плачем, и Андрей привлек ее к себе, обнял, пытаясь успокоить.

— Прошу, позвони, — попросил он сестру, все еще стоящую молча у окон. — Пусть сходят во флигель и узнают, что стряслось. А еще пусть Пафнутий пошлет за доктором Мантелем. Неизвестно, что там.

Что случилось во флигеле, они узнали буквально в ту же минуту, когда на звонок явился лакей, стоявший за дверью, а вместе с ним в комнату шагнул смело Иван Фомич, растерянный, теребящий шапку в руках. Он низко поклонился сначала барину, потом молодой барышне, то и дело косясь на Анну.

— Беда у нас, барин, — коротко сказал он, повинуясь вопросительному взгляду Андрея, брошенному поверх русоволосой головы Анны. — Барчук наш пропал. Дениска не уберег, шельмец эдакий… У меня кое-что в голове имеется на сей счет. Мне бы людей… В селе искать надо. Оттуда холопка, что нянчила барчука, вестимо.

— Будут вам люди, — твердо сказал Андрей, и лакей понимающе кивнул тут же, как подтвердил точно таким же кивком и принятие приказа седлать барину коня, а потом быстро скрылся за дверьми комнаты, подтолкнув туда же и бывшего дворецкого. Негоже простолюдину, пусть и вольному, в господских покоях грязь оставлять!

— Я поеду с тобой! — вдруг вцепилась в рукав редингота Анна, когда Андрей попытался освободиться от хватки ее рук, отвести ее вглубь комнаты, к софе и креслам у камина. — Это я виновата! Понимаешь — я! Если бы я тогда…

— Послушай меня, — он снова крепко обхватил ладонями ее заплаканное лицо, заставляя посмотреть в свои глаза, пытаясь через короткие фразы донести до ее замутненного ныне переживаниями и страхами сознания, что ей не место рядом с ним сейчас. — Послушай меня, Анни! Это не просто выезд верхом, не прогулка. Посмотри в окно! В грозу да верхом — сущее безумие! Твоя нервозность передастся лошади, и тогда… Останься здесь, пережди. Я привезу его! Ты веришь мне? Веришь?

И Анна вдруг затихла, успокоилась неожиданно, опустив руки и выпуская из пальцев ткань его редингота. А потом кивнула и так запальчиво прошептала: «Я тебе верю!», что у него даже потеплело в груди от этих слов.

— Останься здесь, — повторил он. А потом вдруг мимолетно коснулся губами ее лба, поддаваясь порыву, не в силах удержаться от того под взглядом ее широко распахнутых глаз. И через этот короткий поцелуй Анне словно передалось его спокойствие и его уверенность в том, что Сашенька вернется к ней. Потому она только молча проводила взглядом его уход из комнаты, а потом позволила лакею снять с себя мокрое от дождевых капель пальто и заняла место на софе, вперив взгляд в едва слышно отмеряющие ход времени фарфоровые часы, так знакомые ей.

Софи же с ее места от окна эта гордо выпрямленная спина и спокойное красивое лицо вдруг показались странными. Ни малейшего следа тревоги на лице или недавних бурных слез. У самой Софи к этому моменту опух бы и покраснел нос, а лицо было бы все в некрасивых пятнах, а тут… И теперь, столкнувшись буквально лицом к лицу с Анной, Софи понимала плохо скрываемую зависть Катиш, которую без труда угадывала в речах кузины Шепелевой. Такая красота не могла оставить безучастной ни мужчину, ни женщину. И даже в ней, в Софи, ныне возникла буря самых разнообразных чувств, которые мешали думать здраво.

«Прошу тебя позаботься о ней», попросил Андрей, уходя, и, вспоминая выражение его глаз, Софи не могла не подчиниться. Она все-таки двинулась к сидящей на софе Анне и только тогда, когда встала ближе, заметила, как рвет та в каком-то странном оцепенении тонкое кружево, которым был отделан рукав ее платья.

— Я прикажу подать травяного чая с мелиссой и пустырником. Или быть может, вам угодно будет успокоительных капель? — спросила Софи, вздрогнув при громком раскате, который раздался за окном. И подумала о брате, который где-то сейчас под сплошной пеленой дождя и на размытой водой земле пытается удержать коня, не дать тому запаниковать от этих ужасающих даже человека звуков.