Мой батюшка Серафим

Я простил ему нарушение тайны моей исповеди. Он в том не слишком виноват. Человек не всегда виноват в своей слабости. Человек всегда расплачивается за слабости. Этого довольно много.

Но все это, промелькнувшее у меня в голове, пока мы ехали с печальным грузом (так принято писать), не столь и важно на весах моей благодарности к нему.

Ведь это он/Саша/отец Александр привел меня однажды в свой дом, после чего его мать меня крестила, став моей крестной, а затем и спасала меня неоднократно, кормила и поила, укладывала спать и лечила.

Значит, косвенно, это я ему, сыну моей крестной, Саше/отцу Александру первоначально обязан появлением в моей жизни Николая Павловича, и Серафима Саровского, и Церкви, то есть новой жизни!

И я обязан. Я благодарен. Я все помню. Для меня неблагодарность – это жесточайший грех.

Мы подъехали к деревне и храму. В пустых разговорах по дороге, я почти запамятовал о покойной.

Надо снимать гроб. Я поднялся в машину, чтобы снять крышку гроба, чтобы помочь вынести гроб. Я сдвинул крышку, и вдруг! лицо крестной. Резко, выпукло, объемно и не живо.

Сильное, волевое пергаментное лицо. Не очень доброе, не всепоглощающе доброе (что понятно, ибо она – не святая), но знаковое для моей жизни, со сжатыми тонкими губами, слегка искривленным носом. И нет в этом лице откровенной радости от смерти. Спокойствие и уверенность, сильное устремление к новой жизни, твердость. Но радости, восторга, счастья, глубокого покоя и ясности нет.

А что есть?

Она часто повторяла в последнее время: «Я останусь в этом веке, я не перейду в другой век. Следующий век – не мой век».

Мы поставили гроб с крестной в храме напротив алтаря, по центру. Меня почему-то более всего поразило то, что она не дышала. Человек, знакомый мне, любимый мною, лежит и не дышит. Грудь не поднимается. На протяжении почти суток, как гроб стоял в церкви, я неосознанно всматривался в грудь – не дышит? Но не поднимается грудь!

В больницу, когда мы забирали гроб, пришли ее родственники и две ее сестры, Варвара и Клавдия. Варвара расплакалась по-детски навзрыд. Клавдия ее успокаивала: «Ты – христианка. Что ты плачешь. Она ушла в вечный покой!»

Покой дается нелегко. Напряжение, пока гроб стоял с покойной в храме, нарастало в моей душе. От напряжения, во время чтения псалмов, меня бросало в сон. И это был не сон. Это была – тяжесть, тяжесть, которую проходит душа крестной.

Великая мистика православия. Это – великая работа по отправлению человека в путь иной. Создание условий, помогающих человеческой душе преодолевать тяжести испытаний по пути в мир духовный, бесплотный, но сильный и высочайший.

До следующего утра не прерываясь мы с Аней, дочь крестной и др. читали псалтырь у гроба крестной. Читали на церковнославянском языке. Очень длинные предложения. Нет восклицательных знаков и вопросительных. Нет заглавных букв. Нет имен собственных. Часты внутренние сокращения гласных. Старославянский язык более интенсивен, более функционален, динамичен, певуч и более гибок и силен, мягок, нежели русский язык.

Через несколько часов я буквально падал от напряжения. Коснулось и меня. Я физически почувствовал великую мистику слов молитвы. Таинство совершалось почти на глазах. Молитва устанавливала связь между миром материальным и духовным, канал сообщения дымился от напряжения.

Крестная очень сильный человек.

Чего большего можно пожелать матери – как отпевание на собственных похоронах собственным сыном священником?! Верующей женщине большего пожелать невозможно. Она хотела этого всегда, всегда к этому шла, всегда это видела, к этому стремилась. И добилась. И сделала сие.

Слезы подступили уже в момент прощания, после отпевания. Люди потянулись вереницей, целовать лоб, ладони и крестик, лежащий у ладоней на животе. Очищение и прощение – вот что такое слезы у гроба с крестной. Слез у меня было много. И это не было истерикой. Это были слезы от ощущения конечности существования, о том, что земные узы разрушились, что нет рядом человека, который меня любил, которого я любил, который за меня молился.

Очень кстати оказалась земля, которую мы привезли из Дивеево, с богородичной канавки. Промысел?! Мы не попали на Валаам! Мы поехали в Дивеево, и привезли святую землицу с канавки.

Вот и еще одна истинная цель поездки в Дивеево!

Теперь там в Глебово святая земля, богородичная земля, исхоженная миллионам ног, политая бесчисленными слезами, унавоженная бесконечными молитвами, там возле храма, в могилке крестной. Сын высыпал святую землицу в гроб, на белый саван, которым накрыли покойную, прежде чем гроб закрыли крышкой.

Все же сын моей крестной умен. Уже закрыли крышку гроба, вот-вот застучит молоток, прибивая крышку гвоздями. И в храм вошли два опоздавших человека. Ничего! Крышку подняли, и дали им попрощаться с покойной. Потому что это естественно.

Застучал молоток. Синюю крышку могильщик прибивал железными странно длинными гвоздями к синему гробу. И это было правильно. Правильно, что это было явно, что это было в церкви, что это было на людях.