Мой бедный, бедный мастер…

Свита Воланда еще была в городе, и одна Гелла в черном плаще почтительно стояла в некотором отдалении от Воланда, молчаливая, смотрящая на радугу.

Раздался голос Воланда:

— Что же они задерживаются? Где эта неразлучная пара — Коровьев и Бегемот?..

Гелла шевельнулась, прикрыла ладонью от солнца глаза, всмотрелась вдаль, ответила почтительно:

— Они будут тотчас, мессир. Я чую их. Да, вот они.

И точно, послышались легкие шаги на каменных плитах, и перед Воландом предстали Коровьев и Бегемот; второй все в виде того же толстяка. Но теперь примуса при нем не было, а нагружен он был другими предметами. Так, под мышкой у него был небольшой ландшафтик в золотой раме, на руке поварской халат, а в руке цельная семга в шкуре и с хвостом.

От Коровьева и Бегемота несло гарью, рожа Бегемота была в саже, а кепка наполовину обгорела.

— Салют, сир! — прокричал Коровьев, а Бегемот выложил на террасу свое имущество и, отдуваясь, с восторгом вскричал:

— Сир, мне сейчас по морде дали!

Гелла в сторонке хихикнула хрипло, а Воланд сказал:

— Это бывает…

— Клянусь всем, что есть дорогого у этой развратницы,— Бегемот ткнул лапой в сторону Геллы,— а нетрудно догадаться, что именно у нее самое дорогое,— впервые в жизни! Я так хохотал! Чистое недоразумение легло в основу этого происшествия — меня за мародера приняли.

— Судя по принесенным тобою предметам…— заговорил Воланд и выразительно указал на ландшафтик и семгу.

— Верите ли, мессир…— начал задушевным голосом Бегемот.

— Нет, не верю,— коротко ответил Воланд.

— Мессир, клянусь, я делал героические попытки…— кричал Бегемот,— спасти все, что было можно… И вот все, что удалось отстоять!

— Что горело-то? — спросил Воланд.

— Грибоедов! — ответил Бегемот и всхлипнул.

— Прекрати этот плач,— спокойно посоветовал Воланд,— и лучше скажи, отчего это он загорелся?

Бегемот развел руками, возвел глаза к небу, так что на опаленной черной роже сверкнули белые белки, и вскричал:

— Не постигаю! Сидели, мирно закусывали… Вдруг трах, трах… трах… выстрелы! Обезумев от страха, мы с Коровьевым кинулись бежать на бульвар, преследователи за нами. Им померещилось, что мы бежим к памятнику Тимирязева… Но чувство долга победило в нас страх, и мы вернулись…

— А, вы вернулись? — сказал Воланд.— Ну, конечно, здание сгорело дотла.

— Дотла,— подтвердил Коровьев,— то есть буквально, мессир, дотла. Одни головешки.

— Я первым долгом кинулся в зал…— рассказывал Бегемот.— Что спасать? Как спасать? Натурально, к этой картине, и тут один человек врывается и кричит: «Мародер!», и, не успел я оглянуться, он съездил меня по морде! Я, натурально, его! Спрашиваю его, как ваша фамилия? Из любопытства! Но тут на нем задымилась гимнастерка, и ему пришлось выскочить вон. С ландшафтом я бросился вниз, спас в кухне халат и рыбу в кладовке.

— Коровьев что делал в это время? — спросил Воланд.

— Я помогал пожарным, мессир! — ответил Коровьев.

— Ах, так, так. Больше можете ничего не рассказывать,— сказал Воланд.

Тут в воздухе послышался шум, как от крыльев, прекратился внезапно, сменился звоном шпор и шагами, и на террасу вышли откуда-то Азазелло, а за ним амазонка Маргарита и мастер в плаще.

Воланд сделал повелительный жест, и свита отошла.

— Ну что же,— спросил Воланд у мастера,— вы все еще продолжаете считать меня гипнотизером, а себя жертвой галлюцинаций?

— О нет,— ответил мастер.

— Так в путь! — негромко сказал Воланд.

И тогда черные кони обрушились на террасу, ломая копытами плиты.

Воланд вскочил первый.

Тут Геллу обдало гипсовой пылью. Отскочил верх ручки у белой вазы. Другие пули стали хлестать по балюстраде…

Семь черных лошадей взвились в воздух и понеслись над крышами города, которые заструились и понеслись назад.

Маргарита и мастер закрыли глаза, отдавшись бешеной скачке, но через секунду почувствовали, что воздух не рвет волос, не слепит их.

Кони стояли на холме Воробьевых гор. У ног лежала река, за рекой пряничные башни монастыря, а дальше бесконечный, невероятный город, скопление кирпичных глыб, без конца без краю, испещренных ослепительными пятнами, осколками солнца, низко сидящего на западе, выжигающими окна в верхних этажах.

— Хотите взглянуть в последний раз? — спросил Воланд у мастера.

— Да, да, непременно,— ответил тот, соскочил, бренча шпорами, с коня, подбежал к обрыву, стал смотреть, и щемящая грусть на мгновение охватила сердце, но быстро сменилась сладостной тревогой, бродячим цыганским волнением. В мозгу мелькнуло слово «навсегда»… Волнение перешло в чувство обиды, но и она угасла и сменилась горделивым равнодушием, а оно — предчувствием вечного покоя.

Небо было чисто, радуга исчезла.

В то время как мастер смотрел на город, группа всадников дожидалась его в молчании.

Прервано оно было Бегемотом, как раз тогда, когда мастер повернулся от обрыва и пошел к всадникам.

— Разрешите, мессир, свистнуть перед скачкой,— обратился Бегемот к Воланду.

— Ты можешь испугать даму,— ответил Воланд,— и кроме того, без членовредительства. Все ваши безобразия кончены.

— Пошутить немного, пошутить.