Мой бедный Йорик

– Ну, уж не красный, по крайней мере. Оборудует новый стенд сейчас о финской войне, на болота ходит, копает… Экспозицию о древних чухонцах уже сделал. Деревянные тапочки какие-то отыскал, ковырялку костяную, неизвестно где ковыряться, нашел. Финны тут даже приезжали, восхищались, фотографировался тут со старухами в клетчатых штанах. Ты бы попросил у них клетчатые штаны для музея своего, олух царя небесного! А? Будешь потом по болоту ползать, откапывать. В сарае все проводами оплел, хочет карту электрифицировать. Лучше бы на улице проводку починил! Выпрут его из музея, Аня, вот посмотришь. А на его место Катька Ешинова метит. Его, между прочим, ученица. Шатается сейчас по поселку без дела, ждет, когда его за финскую войну вытурят из директоров… Времена другие? Времена в России всегда одинаковые. Дураки только думают: что-то меняется. А у меня ничего, без изменений, дочурка. Завод мой родной видела, как подъезжала? Руины одни, только два корпуса остались. Месяца три назад стали там чай расфасовывать, «Принцессу Дури». Набрали людей, я тоже, как дура, пошла. Месяц поработала, и закрылась фасовка. То ли они СЭС взятку не дали, то ли еще чего… Денег так и не заплатили. Обещают, что откроются. Деньги тоже обещают. Ты садись, Анютка! Я буду тебя кормить, а ты мне все рассказывай, все-все и по три раза.

Аня говорила с набитым ртом, громко хрустела свежепросоленным огурчиком. Мария Петровна слушала, поддакивала и зорко следила, чтобы Алексей Иванович помалкивал. А то начнет городить огород тройным забором – не остановишь.

В дверь постучали.

– А вот в нашем музэе тоже… – начал поспешно Алексей Иванович, воспользовавшись паузой.

– Мам, пап, это девчонки за мной пришли. Я Ритку с Валькой на вокзале еще встретила. Я поболтаю немного… Не обидитесь? Я же не на один вечер приехала, еще наговоримся. А завтра, пап, с утра в музей твой сходим. Забыла! Йорик обещал помочь тебе с оформлением музея. Только сейчас он очень занят…

Три девицы в джинсах, топиках, с мобильными телефонами на шее сидели на старушечьей скамейке, которая к телевизионному «прайм-тайму» быстро пустела. Старушки смотрели сериалы под небогатый чай, а потом ложились спать, чтобы увидеть себя во сне Хуанитой, любимой девушкой Альберто.

– Что, вот так просто и познакомилась? – разочарованно протянула Валя.

– Так просто и познакомилась, – отвечала Аня. – Ничего романтичного. Понимаете, нужна была срочно публикация рецензии – контрольная работа по жанрам журналистики. Лева Великосельский уже тогда во все газеты был вхож. Он мне и подкинул идею. Иди, говорит, на выставку авангардистов, напиши что-нибудь в ироничном ключе, а я в «Калейдоскоп» пристрою. Вот и будет тебе рецензия. На выставке этой я чего только не видела! «Дом, выплевывающий жильцов», «Мона Лиза на унитазе», «Медитация на губной помаде», «Вспотевший лоб убийцы Троцкого», «Российские пожарные тушат горящего жирафа Сальвадора Дали»… Через полчаса беглого осмотра я поняла, что голова у меня становится квадратной, и если меня изобразит реалист, все равно получится портрет в стиле махрового кубизма.

– Кубизм – это когда весь мир в квадратиках? – уточнила Валя.

– Это когда небо в клеточку, – пояснила Ритка. – Потом будешь самообразовываться! Продолжай, Анютка.

– Решила довериться слепому случаю. Подошла к первым попавшимся картинам. Смотрю, миленькие такие пятнышки скачут по оранжевым волосикам, правда, сбоку что-то грязное вытекает, но в какие-то лепесточки превращается. Сразу видно, писал человек жизнерадостный, оптимист. Стала в блокнот записывать краткое описание этого безобразия…

Аня откровенно врала подругам. Дело не в том, что она стеснялась своей работы гардеробщицей. История ее любви с Иеронимом касалась только их двоих и не могла быть темой для девчоночьей болтовни. Это было святое. На выставке же этой она действительно была и даже писала о ней, но тогда они уже подали заявления в ЗАГС. Так что знакомство состоялось не с И. Лонгиным, а с его картинами.