Мой бедный Йорик

– Подумал: в чем появиться перед факультетом журналистики? – сказал Никита, заметив, что его рассмотрели. – Решил, что это – самый подходящий наряд. К тому же есть шанс понравиться будущей журналистке. Вам ведь нравятся газетные страницы?

Фасонов был галантен, как обычно. Вышел, придержал дверцу, подержался за локоть, закрыл машину. Ничего не перепутал.

– Должна вас, Никита, огорчить, – сказала Аня. – К третьей главе диплома я окончательно охладела к журналистике. Как способ постижения действительности она меня больше не устраивает.

– Надеюсь, вы защитите диплом и только потом поступите на философский факультет? – спросил Фасонов.

– Про философский факультет я не думала. А диплом я защищу, чтобы не расстраивать маму.

– Замечательная причина! – сказал Никита с воодушевлением. – Мне отвезти вас домой?

– А можно куда-нибудь перекусить?

– Конечно! Я знаю множество симпатичных местечек! – воскликнул Фасонов и повторил: – Замечательная причина! Чтобы не расстраивать маму, можно не только диплом написать. Можно стать гораздо лучше, чем велит тебе природа. Можно от таких соблазнов отказаться, от которых дух захватывает…

Он резко сорвал машину с места, так что Аню вдавило в кресло.

– Никита, а можно задать вам вопрос, который никогда бы не задала?

– Догадываюсь, про что, – улыбнулся Никита, становясь в профиль очень похожим на Иеронима. – Любопытство-то у вас, Анечка, журналистское, а говорите, что разочаровались.

– Нет, это любопытство женское.

– Женское любопытство удовлетворить всегда готов, – несмотря на сложную дорожную ситуацию, Никита повернулся к Ане и подмигнул.

– Вы так хорошо сказали про маму…

– Да, моя мама… моя мама, – он проговорил это тихо-тихо, как сокровенную молитву. – Я еще не нашел женщину, которая изначально признала бы, что моя мама – это главное, а она только вторая женщина для меня.

– Любой женщине это признать почти невозможно, – ответила Аня.

– Вот поэтому я до сих пор не женат. У меня было много женщин, но никогда не было жены. Может, уже и не будет… Куда вот прет?! Сидел бы дома, старый хрен! Накупят ржавых консервных банок и лезут! «Пятерочники»…

– Если вы догадались, что я у вас хочу спросить, почему же молчите?

– Вы по поводу нашего сходства с Иеронимом? Поверите ли, Анечка, я никогда не унизил мать таким вопросом. Я никогда не спрашивал ее об этом и никогда не спрошу. Она сама мне расскажет, если сочтет нужным… Моя мама. Но я точно знаю, что они с Василием Ивановичем были знакомы. Она принесла ему мои детские рисунки, а он признал во мне талант художника и рекомендовал серьезно заняться рисованием. Об этом мне уже Лонгин рассказал.

– Ваша мама сейчас на пенсии?

– Сидит дома и счастлива этим. Говорит, что всю жизнь мечтала о пенсии, чтобы читать, смотреть телевизор, ходить по музеям, гулять в парках. Она любит пораньше уехать в Павловский парк, посетить два-три любимых места, не больше, а потом просидеть весь день с книгой на скамеечке над Славянкой. Я потом за ней заезжаю…

Аня видела, как улыбка надолго застыла на лице Фасонова.

– Если бы не мама, я наделал бы в жизни много такого, что было бы приятно мне и больно другим. Да я и так не особенно уж церемонюсь с людишками… Вот для этого козла, наверное, написаны другие правила дорожного движения! Где бы их прочитать?! Что смотришь, слоняра! Дай, говорю, твои правила почитать. Хорошие у тебя правила!.. Я бы вас, Анечка, обязательно соблазнил, если бы захотел, – сказал вдруг Фасонов. – Вы бы обязательно стали моей любовницей. Сто процентов! Я бы сейчас вез вас не в тихое кафе с ненавязчивой музыкой и хорошей кухней, а в самый изысканный притон, где программа никогда не повторяется…

– Никита! – закричала Аня, – Что вы такое говорите?! Что вы вообще себе позволяете?! Остановите машину…

– Успокойтесь, Анечка, – Фасонов сказал так добродушно, что Аня действительно успокоилась. – Моя мама видела вас на фотографии, на свадебной фотографии. Вы ей очень понравились. Она сказала, что у вас не только замечательная внешность, но и светлая душа. Мама сказала, что такую девочку хочется усадить рядышком, приобнять, накрыть шалью и оберегать… Разве я могу после этого причинить вам зло, Анечка?

– Никита, а вы могли бы называть меня как-нибудь иначе? Анечкой меня называл Пафнутьев…

– Понимаю. О мертвых, конечно, ничего, но все-таки какой подлец… Вот имя осквернил своим ртом поганым! Давайте я буду называть вас Аннушка. Годится?

– Годится, – кивнула Аня.