Мой бедный Йорик

– А Володя стал с умным видом рассказывать, что здесь написана древняя китайская мудрость, любимое изречение его покойного учителя… Ну и так далее. Через неделю Володю взяли прямо во время очередной тренировки, когда он всех построил и деньги собирал.

– Целый автобус ОМОНа на меня одного пригнали, – гордо добавил Володя. – Боялись меня очень. Вдруг я летать начну и шаровыми молниями плеваться?

– А вы так и не начали? – спросила Аня. – Вас, выходит, развенчали прилюдно?

– Когда меня положили на землю, я прокричал: «Ученики! Святое правило мастера кунг-фу – не сопротивляться ОМОНу!» Думаю, они поверили…

– Что же было потом?

– Ничего особенного. Нашлись добрые люди, отмазали, – узкий Володин глаз подмигнул из зеркала.

– Кажется, я знаю этих добрых людей, – подмигнула ему в ответ Аня.

– Незаурядным личностям надо помогать, – сказала мачеха Тамара. – Помогли мы Володе, как помогли в свое время и твоему супругу, моему великовозрастному пасынку…

Впереди них все маячил синенький «фольксваген-гольф», сзади подпирали те же «пятнадцатые» «Жигули», но весь этот двигавшийся, хотя и устоявшийся, караван уже был за городом. Правда, плотно пригнанные друг к другу коттеджи, придорожные ресторанчики, попутные магазины по-городскому нахально заслоняли собой живую природу, но небо здесь было вроде голубее, а воздух прозрачнее.

– Мы развлекли тебя рассказом о человеческой глупости? – спросила мачеха Тамара. – Теперь твоя очередь, Анечка.

– О чем же мне вам рассказать?

– О любви, – буркнул Володя, все-таки подрезая синенький «гольф».

– Вот-вот, – кивнула мачеха Тамара. – Расскажи, например, о ваших отношениях с Иеронимом.

– Обычные семейные дела. В общем-то, нечего рассказывать. Завтрак, обед, ужин. Ты не утомился, милый? – У меня сегодня что-то голова пухнет, и в груди екает. – Ты не добавишь мне немного денег на шубу? – Сколько? – У меня уже есть пять тысяч, добавь мне, пожалуйста, еще сто пятьдесят. – Ты меня любишь? – А ты меня? – Нет, ты первый отвечай! – Нет, ты! – Вечно я первый. В химчистку тоже я, в сберкассу опять я. Надоело мне все это хуже горькой редьки! – А ты тогда хрен! – Я тебя не обзывал. – А кто назвал меня горькой редькой? – Ну, раз ты меня назвала уже хреном, то ты тогда самая черная редька! – А ты…. Вот, собственно, и все.

– Браво, – сказала мачеха довольно холодно, словно всю ее недавнюю доброту и мягкость выдуло встречным воздушным потоком. – Интересная какая у людей жизнь. Скажи мне лучше, Анечка, как это тебя угораздило, при твоей внешности, неординарности, начитанности, отвратить от себя мужа?

– С чего вы, Тамара Леонидовна, это взяли? По каким таким призракам… то есть признакам?

– А призрак, как ты изволила оговориться, бродит по Европе, и все его видят. Со стороны было хорошо видно, как изменились ваши отношения. Раньше он сдувал с тебя пылинки, а потом стал вытирать об тебя ноги. Он стал невнимателен к тебе, порой даже груб. Скажи еще, что я не права?

Рядом с Аней опять сидела та самая Тамара, к которой она привыкла. Мачеха опять играла раздвоенным язычком и нежно жалила ядовитым зубом. Даже ногу она не закидывала на ногу, а переплетала их в единый хвост. С такой Тамарой Аня обращаться умела.

– Наблюдение со стороны не самый лучший метод, Тамара Леонидовна, – сказала в ответ Аня. – Тот же Иероним, наблюдая за вами, сделал вывод, что вы убили своего мужа.

– Кого? – воскликнула Тамара.

– Своего мужа, Василия Ивановича Лонгина. Разве вы забыли гневную филиппику вашего ровесника-пасынка?

– Это же бред сумасшедшего, – процедила Тамара, не желая даже разжимать зубы для ответа на такую глупость.

– Это именно то, что я хотела ответить на ваш вопрос, – с торжествующей улыбкой подытожила Аня.

– Ты хочешь сказать, что ваши отношения со дня свадьбы не претерпели никаких изменений? – не сдавалась мачеха.

– Конечно, не хочу. При посторонних Иероним частенько позволяет себе инсценировки, чтобы, так сказать, никто не позавидовал нашему счастью. Хамил мне, боясь сглаза. Знаете, Тамара Леонидовна, есть такие черные глаза, от которых раньше в деревнях не только детей, но и телят прятали. Зачем им демонстрировать семейную идиллию, зачем будить в сердцах, и без того черных, черную зависть?

– А, так у вас… бы-ла лю-бовь? – пропела мачеха поставленным голосом музыкальную фразу из «Истории любви».

– Ну, почему же была? Она была, есть и будет.

– Прямо какой-то коммунистический лозунг! – усмехнулась мачеха Тамара. – Сразу видно, что ты ночуешь среди картин Василия Лонгина. А скажи мне, милое дитя, твой муж был с тобой всегда откровенен? Все тебе рассказывал, делился с тобой новостями, просил мудрого женского совета?

– Конечно, – не моргнув глазом, призналась Аня. – Я была в курсе всех его дел, творческих взлетов и обидных падений. Муж мой порой прибегал ко мне в слезах, истерзанный людской злобой и непониманием, – она уже откровенно издевалась над собеседницей. – На моих коленях он вновь обретал веру в себя, загорался новой творческой искрой… Уф! Устала…

– Еще раз браво! Выходит, ты в курсе наших общих дел?