Мой бедный Йорик

К тому же Иероним, по мнению Ани, играл из рук вон плохо. Окружающие этого не замечали, но Аня видела все. Она сидела в самом первом ряду и, глядя на его любительское, дилетантское лицедейство на семейной сцене, могла в любой момент крикнуть: «Не верю!»

Но делать этого она не хотела. Иероним мог просто замкнуться, уйти, спрятаться, завернуться в свои худые плечи. Значит, надо было терпеть и ждать. Здесь таилась какая-то загадка, которую с наскока было не разрешить. Загадка ее мужа. Загадка Иеронима Лонгина.

Глава 5

Вы чтите не шутя отцову память

Иль, как со скорби писанный портрет,

Вы лик без жизни?

Крупный человек богатырского роста и широкой кости стареет иначе, чем обыкновенный. Старческие болезни достаются ему более тяжелые. Словно какой-то старшина недугов оделяет его согласно физическому весу и росту двойным пайком немощи. Его вес, который всю жизнь чувствовали окружающие, когда он неаккуратно проходил мимо или ехал рядом в переполненном общественном транспорте, теперь ощущает он сам. Дрожат глиняные ножки колосса, каждый шаг дается ему с трудом, он дышит громко и натужно.

Так и большие дома. Легкую щитовую хибарку можно подпереть балясиной, кое-где забить доской, в конце концов приподнять ее автомобильным домкратом и поставить на место. А огромный загородный дом стареет всей своей лишней площадью, всеми своими архитектурными излишествами. Дают о себе знать башенки, эркеры, мезонины, балконы, веранды. Современный строитель посмотрит на такого пациента и скажет, что ремонтировать тут нечего, легче сломать и заново построить. Вот и с людьми так же: легче убить иного человека и заново родить…

– Так все и было. С этого все и началось. Она была маленькой гардеробщицей, он – пьющим художником. Он подавал надежды, она – одежды…

Иероним Лонгин полустоял, полусидел на высоком металлическом табурете в окружении мольбертов, холстов, подрамников. Точно такие табуреты можно встретить у барных стоек в ресторанах, кафе и ночных клубах. Табурет и был куплен по пьянке за очень большие деньги в одном из городских питейных заведений.

Год назад Иероним ввалился сюда под утро, неся тяжелую барную табуретку на худом плече. Тогда в мастерской так же одиноко среди мертвой натуры стоял другой художник, высокого роста, с большими руками и косматой седой головой.

– Ты опять пьян? – спросил он строго, едва повернув голову в сторону вошедшего.

– Отец, посмотри, что я тебе принес!

Барная табуретка, покидая худое плечо и слабые руки, грохнула об пол, и старый дом дрогнул и заворчал опорами и перекрытиями.

– Ты похож на солдата из ополчения герцога Бургундского с бомбарделлой, – отозвался вслед за домом старый человек. – Зачем ты это сюда припер?

– Это тебе для работы, – сын стал двигать тяжелую, рассчитанную на нетрезвого седока, мебель к отцу. – У тебя же больные ноги, а ты привык работать стоя. Будешь теперь сидеть стоя.

– Сидеть стоя… Привык работать… – пробормотал старик. – С этой штуки высоко падать.

– Да она же не выше твоих ног!

– Все-таки падать с собственных ног как-то сподручнее…

– Скажешь тоже!

– Послушай, Иероним…

Странное имя, больше подходящее к историческому портрету, чем к современному человеку. Присутствующие в мастерской изображенные лица ушедшей в прошлое эпохи, казалось, смотрели на обладателя этого имени с недоумением. Ткачиха Кузина, комбайнер Подтелкин, рабочий Гвоздарев, генеральный секретарь Леонид Брежнев и… Иероним.

– Послушай, Иероним… Дышал бы ты в сторону Леонида Ильича!.. Я всегда считал, что настоящий художник должен сторониться богемы и ее сомнительных удовольствий. Поверь моему опыту. Это только мешает мастеру. Твои пьянки… Твои пьянки – это еще полбеды. Хотя и полбеды немало… – он задумался, видимо упустив мысль, или засмотрелся на какую-то из своих недописанных работ. – Пусть молодая жена ругает тебя за пьянки, загулы, за то, что ты не ночевал дома. Не буду отнимать ее горький хлеб…

Сын посмотрел на портрет Брежнева на фоне колосящихся хлебов и комбайнов. Отец перехватил его взгляд и нахмурился.

– Я скажу тебе, как художник художнику, – старик хлопнул широкой ладонью по барной табуретке и закричал: – Не пей за работой! Даже грунтовать холст не смей в пьяном виде!

– Неправда, отец. Я не пью за работой уже… три месяца.

– С каких это пор?

– С тех пор, как женился. И вообще… сегодня не в счет. Мы отмечали победу в конкурсе Сашки Репейникова.