Мой Бердяев

В связи с моей темой мне важны, напротив, его квазирелигиозные – мифологические, в терминах Г. Шолема, моменты. Г. Шолем полагал, что в основе лурианской Каббалы лежит «миф о Боге, порождающем Себя самого». В этом мифе фигурируют «Небесная праматерь» (она же Шхина или библейская Рахель) и живой Бог, рождающийся из ее лона (Зеир анпин, «Малый лик»). Процесс исправления творения после разбиения (тикун, швира) – он же процесс возникновения, один из другого, парцуфим в строго определенном числе. Каждый парцуф подобен Адаму, «антропоморфическая мысль» гениального Ари торжествует как в цельной системе его теософии, так и в ее отдельных концептах, – в особенности в парцуфим. Эта грандиозная световая картина незримого мироздания, созданная в XVI веке, не может не вызывать нашего изумленного восхищения. Теогония греков, с ее грубоватой скульптурностью, бледнеет перед ней, сияющие живые парцуфим вдохновляют сильнее титанов и циклопов с их мрачным хтонизмом.

Доктор Лайтман хочет свести в план позитивной «науки» удивительную религию Ари – овладеть силами, создающими мироздание. Но вот русские мыслители Серебряного века ценили как раз религиозную и метафизическую стороны древней Каббалы, когда заимствовали для собственных учений ее, не побоюсь сказать, откровения. Ведь «София» Соловьёва – она же «Шхина», и своего «апокалипсического Христа» Бердяев отождествлял с «Адамом Кадмоном». Обаяние Каббалы понятно, бесстрашного искателя последней Истины неудержимо влекут ее бездны.