— Спор! — я тоже вскочила и мы стояли с Таткой как две кошки, готовые вцепиться друг в дружку когтями.
— Если ты не дура, то за две недели, выберешься из яслей. Две недели, с этого дня! В полдень ты должна выйти к ратуше в любом из ваших стартовый городов. Вальтаан, Ровеллин, Делайно… Стрим должен быть включен. Если сможешь, ты победила. Но ты не сможешь. — Татка снова презрительно скривила губы. Теперь она вела себя, как обычно, и я не удивилась бы, если до этого она истерила мне напоказ.
— Только к этим городам? — уточнила я. — откуда я знаю, куда попаду из яслей?
Вряд ли дорога из Ольховца вела в эльфийские форпосты, а тратить время и деньги на перемещения я не собиралась. Если уж спорить, то надо обговорить все условия.
— В любой стартовый город, хоть в Некрофол, — расхохоталась Тата. — А что, из тебя бы вышло неплохое умертвие! Но ты попадешь в один из этих трех. Может быть. Если не зассышь. Ну что, забились?
И она вдруг швырнула на стол ключи от своей Инфинити. Милка глубоко и протяжно охнула, словно еще чуть–чуть и кончит от азарта. Голова вдруг стала чистой–чистой, и пронзительно, кристально ясной. Чем я рискую? У меня уже третий уровень, до четвертого всего ничего. Сережа говорил, что в яслях мы задержимся не больше недели. Да и когда еще выпадет такой повод, проучить эту наглую суку?
«Протяни руку, и коснись меня», — голос Джамелии взрывал танцпол. «Протяни руку, и обрети веру» — поправила я в уме плагиаторшу*. Наглые сучки… везде лезут наглые сучки, и всех их надо проучить. Песня показалась мне добрым знаком, и поставила точку в потоке сознания.
— Забились, — я бросила на стол ключи от моей Ауди ТТ. Моей любимой красной машинки. Прости меня, моя девочка, что я рискую тобой. Я обещаю тебя не подвести.
— Разбиваю, сучки! — завизжала Милка. — Какие же вы горячие телочки! Она сгребла нас в охапку и кинулась целовать и меня и Татку.
Официант приволок нам две бутылки Просекко. Я думала, что Тата хочет обмыть сделку, но он тыкал пальцем в сторону соседнего столика, откуда нам махали какие–то незнакомые смуглые личности. Милка показала им язык, и шибанула пробкой в потолок.
— Обольешь идиотка! — Татка вскочила отряхиваясь, растеряв весь свой сраный загадочный пафос.
— Го танчить, девки, го танчить! — ныла Милка. Препараты в крови не давали ей усидеть на месте.
— По одной, и шлифанем шампунькой, — Татка разлила по шотам текилу. — Погнали!
Вечеринка набирала обороты.
Глава 15. Об азарте и безрассудстве
— Аптечка, овечкааа! Спасай человечкааа! — ухмыляясь пропел Макс.
Пристукнула бы гада. Загнала бы его на точку возрождения, и стоя рядом убивала бы и убивала снова, может тогда бы хоть чуть успокоилась. Но во–первых, убийства в Ольховце были запрещены. Даже после дуэли проигравший оставался с позорным, но спасительным одним процентом жизни. А во–вторых, хренов стелс–лучник был уже шестого уровня, а я.. я его могла разве что залечить до смерти.
Поэтому я молчала и слушала. Тем более, что рот у меня был занят. Я ела. Да что там, я просто жрала.
— М–м–м! — сладострастно обсосала я свинячье ребрышко в брусничном соусе. Пухлые губы так обхватывали его, что Максик поперхнулся на половине фразы и наклонился к мне.
— Закажи мне еще этих… еще рульку… и пирог!
— Да куда в тебя столько влезает то? — Макс округлил глаза, но послушно направился к стойке за заказом.
Прислуги в трактире не было. Это место, видимо ждало меня, но я не поддавалась на уговоры угрюмого трактирщика. Хотя его такса выросла уже до 5 золотых в день, а для яслей это отличные бабки. Я обглодала еще одну косточку и добавила ее к выросшей на столе груде. «Эх Максик, — подумала я, — посидел бы ты месяцок на одном сельдерее с брокколи, для тебя этот трактир стал бы раем с гуриями». До умной меня только сейчас дошло, что от виртуальной жратвы я не поправлюсь ни на грамм. Моя фигурка зависит только от местного графического редактора и прямоты ручек Маргариты Дмитриевны. Выбор блюд тут был простой, но на вкус все просто офигенно. Макс проставлялся за свои косяки, и я не скромничала.
А ведь еще час назад я думала, что уже ни куска пищи не смогу проглотить. Я лежала и мечтала о смерти, лишь бы она избавила меня от страданий.