Набравшись смелости, я залезаю в гардероб Олега и после тщательных поисков, выуживаю черную потрепанную футболку с какими-то странными символами и такие же джинсы. Я готова поклясться, что они сохранились с тех самых времен.
И от этого окончательные сомнения развеиваются.
— Значит, переехать в мою спальню? — говорю я и задумчиво зависаю в коридоре. — А почему бы и нет!
Устроить ужин прямо на полу уже не кажется мне авантюрой. Добыть свечи не составляет труда — у меня свои из запасов. Довольная результатом своих трудов я потираю руки.
Как по мне, так все вышло очень уютно. Не хватает лишь гитары, но ее, хоть я и отыскала висящей на кронштейне в комнате Олега, в руки я взять не решилась.
Гораздо более важное и интимное, чем нижнее белье.
Даже при одном взгляде на нее мне стало не по себе. Настолько, что я даже подумала все отменить. Но вовремя вышла из комнаты.
Из размышлений меня вытаскивает настойчивая вибрация телефона.
От имени Лазарева на экране желчь поднимается в горле.
Решившись, я таки подношу смартфон к уху.
— Ну что, красавица, — словно я не игнорировала его звонки последний месяц,весело выдает Женя. — Танцуй.
Желудок моментально сжимается, а перед глазами пляшут цветные пятна. Я опираюсь ладонью на косяк и с силой жмурюсь.
— Жень, тут такое дело, — проглотив горькую слюну, жмусь спиной к косяку.
— Слава яйцам! — восторженно вскрикивает Лазарев, а внутри все холодеет. — Ты поняла, что Олежа — любовь всей твоей жизни, и вы пошли плодиться и размножаться?
Он говорит это весело, но как-то странно. В его голосе слышно облегчение, но при этом проскальзывает нечто, напоминающее его отца. Жуткое. Липкое. От чего хочется забиться куда-нибудь подальше в угол.
«Ты поняла»
— Я думаю, что мы можем найти общий язык…
— Ты его любишь?
Смысл вопроса сбивает меня с ног.
За прошедший месяц мы толком и не разговаривали. О какой любви может идти речь? Разве что-то изменилось?
Сердце замирает, испарина покрывает лоб.
Да, мне приятно с ним находится. И в юности было так. Тогда между нами стояли мои взгляды на жизнь. Сейчас…
Судорожно втягиваю носом воздух.
Голова раскалывается. Трясу ей, выбиваю бессвязный поток.
Шершнев все еще Шершнев. Человек с горой тайн, деньгами вместо сердца и холодным расчетом.
Вспотевшая ладонь липнет к разогревшемуся до максимума телефону.
— Я, — во рту окончательно пересыхает, а язык липнет к небу. — Нет, не в этом дело. Мне кажется, что мы сможем выстроить партнерские отношения. Любовь же — это не главное.
— Лена, — внезапно резко рубит Лазарев, а я замираю. — Он был и всегда будет моим другом. Если ты не можешь ответить на простой вопрос — тогда оставь его в покое. У меня есть то, что без ущерба для него, тебя освободит.
Мираж казалось навеки потерянной свободы вновь показывается на горизонте и призывно машет хвостом.
Поджимаю губы. Цепляюсь зубами за омертвевшую кожу.
— Ты еще думаешь? — внезапно смеется Лазарев, а кожу облепляет ледяной холод. — Жесть, Лена. Зря я думал, что у тебя глаза откроются.
— Да пошел ты! — рявкаю в трубку, сомкнув трясущиеся пальцы. — И все, что нарыл, знаешь куда засунь себе? Мораль мне тут читает. Ты изменял мой подруге, святоша, забыл⁈
Лазарев тяжело дышит. Каждая секунду жду, что сорвется. Слышу сдерживаемые крики так явно, что стучат барабанные перепонки.
Поджимаю губы. Сожаление о собственной резкости тянет в груди. Мы с ним оба не святые. И уж я точно не имею права его осуждать.
— Жень…
— Расскажи ему все. Иначе это сделаю я, — обрубает Лазарев. — Время у тебя до полуночи.
— Я расскажу ему все сегодня же, обещаю, — сжимаю трубку до посинения пальцев.
Он сбрасывает вызов. А я все еще стою с телефоном в руках, когда в двери звенит ключ. Каждый поворот замка отпечатывается черными кляксами на сказочной картине моего вечера. Уродует его, превращает в ничто.
Так и встречаю Шершнева. Бессмысленно глядя в пустоту перед собой. Чувствую себя разбитой, раздавленной.
Словно через лист кальки разглядываю его. Анализирую каждое движение. Улавливаю удивленный взгляд при виде меня в коридоре. Замечаю тень улыбки, что тут же исчезает, стоит ему отвернуться.
Неторопливо снимает пальто. Холодный запах осени проникает в легкие, когда он ерошит влажные волосы.
— Выглядишь болезненно, — ладонь Шершнева оказывается на моем лбу, обжигая кожу холодом. — Хуже?
Машу головой и отстраняюсь. Внутри сразу становится пусто. Все ожидание вечера испаряется. Чувствую себя золушкой в 23:59.
Меня трясет. Обнимаю себя руками и умоляюще смотрю на Шершнева.
Пронзающий блеск острых изумрудов сканирует меня. Отворачиваюсь, едва сдерживая дрожь.
Я не понимаю, как о таком говорить.
Глава 36
Глава 36