Мой брат играет на кларнете

Когда такое случилось впервые, она сказала об этом Петруше. «Ты становишься взрослой, – ответил он ей. – Только не становись до конца!.. А то перестанешь быть гениальной актрисой».

Он часто называл ее гениальной. И без всякой улыбки. «Надо выражать то, что в данный момент чувствуешь, – нередко повторял он. – Выверять слова очень опасно: это убивает вкус, цвет и запах. Истинные чувства – любовь это или ненависть – всегда гиперболичны».

– Вот мы только что говорили о медицине, – издалека начала Зина, хотя решительно предпочитала прямую линию ломаной. С Ксенией Павловной она прямолинейной быть не умела. – Если применять к театру медицинские термины, можно сказать, что пульс и сердцебиение его определяются репертуаром. – «Как же я красиво говорю!» – злилась на себя Зина. И все-таки продолжала: – Наш ТЮЗ был абсолютно здоров. И счастлив…

– Я понимаю, – сказала Ксения Павловна.

– В человеческом организме пока еще редко заменяют стареющую деталь новой, а в организме театра это должно происходить обязательно: репертуар всегда обновляют. Николай Николаевич пока еще только готовится к этому… Тогда надо подлечить то сердце, которое нам так прекрасно служило! Надо старый репертуар сделать как бы опять молодым.

– Я постараюсь убедить в этом Николая…

– Он сам режиссером-доктором быть не захочет. У них с Петром Васильевичем разные творческие манеры. Вы понимаете? – Зина вытерла лоб: роль дипломата не соответствовала ее амплуа. – А сейчас к нам приехал молодой режиссер.

– Я слышала. Он вам нравится?

– Замечательный парень! Он будет ставить Шекспира. Но я уверена, что он бы не отказался одновременно, параллельно, что ли, с основной постановкой… Надо только, чтобы Николай Николаевич не возражал. Сегодня с ним и с Андреем будет говорить наш директор. Мы бы могли нажать и со стороны комитета. Но лучше все-таки через вас.

В этот момент раздался звонок. Лера побежала открывать.

Из коридора послышался ее голос:

– Ты что, как пишут у меня в учебнике, в состоянии стресса? Или, попросту говоря, нервно настроен? Поделись! Я собираюсь быть невропатологом.

– А мне впору идти к психиатру! – отбросив свой обычный размеренный тон, задыхаясь, ответил Патов. Вместо его обычной галантной иронии в голосе звучала откровенная злость. – Этот новоявленный Немирович-Данченко собирается не только ставить Шекспира и сам исполнять роль Ромео, но еще и восстанавливать… так сказать, гальванизировать творения моего предшественника. Только что, поддерживая инициативу молодых сил, меня оповестил об этом директор!

Ксения Павловна побледнела. Она хотела обнаружить себя и Зину и тем самым остановить мужа. Но не решилась… А Лера отца не останавливала.

– И еще одно потрясение! – продолжал незнакомым Зине голосом Николай Николаевич. – Наш Немирович-Данченко предложил кандидатуру на роль Джульетты. Но не учел главного: зритель должен поверить, что эту Джульетту можно полюбить! Ты знаешь, кого он предложил? Немыслимо себе представить… Балабанову! Вашу Зиночку… Она выдвигает его, а он выдвигает ее!

Зина взглянула на Ксению Павловну, которая была близка к обмороку, и тихо сказала:

– Я не знала об этом. Честное слово. Андрей мне об этом не говорил… Вы верите, Ксения Павловна?

На пороге кухни появилась Лера. Она молчала, но взгляд ее вопрошал: «Здесь все было слышно?»

– Не волнуйтесь, пожалуйста, – обращаясь к ним обеим, сказала Зина. – Ничего не случилось!

Она вышла в коридор и, взглянув на Николая Николаевича, который впервые на ее глазах оторопел, внятно, чтобы было слышно на кухне, сказала:

– Что касается Джульетты, вы абсолютно правы. В данном случае я с вами согласна!

И, не дав ему опомниться, она открыла и закрыла за собой дверь.

* * *

Ее всегда любили как человека. И убеждали, что эта человеческая любовь гораздо прочнее и лучше другой – «нечеловеческой». Она и сама в нескольких спектаклях объясняла своим юным зрителям, что дружба важнее любви. Но делала это без вдохновения и убежденности.

В ТЮЗ ее пригласил Петруша. Увидев ее в студенческом дипломном спектакле, он громко сказал:

– Она будет гениальной актрисой!

Педагоги стали делать Петруше условные знаки, но он не обратил на это никакого внимания.

– Некоторые считают, что главное в машине – двигатель внутреннего сгорания и коробка скоростей, а другие – что тормозная система. Я принадлежу к первым, – нередко говорил он.

И еще он любил повторять:

– О людях надо говорить не хорошо и не плохо, а как они того заслуживают!

Петруша увез Зину из ГИТИСа к себе в ТЮЗ и официально объявил ее лучшей актрисой театра.

Когда Валентина Степановна попыталась указать ему на непедагогичность подобного заявления, он возразил ей:

– Другие тоже хотят быть лучшими? Это приятно. Пусть станут – и я объявлю об этом с такой же радостью.

– Когда вы наконец повзрослеете? – вздохнула заведующая педагогической частью.

– Никогда! А если это случится, я тут же уйду из ТЮЗа. Петруше было за пятьдесят. «Какой у него необъятный лоб! – говорили люди, будто не замечая, что это лысина. – Какие благородные серебряные виски!» А это была просто-напросто седина.