Мой брат Юрий

А мама... Маме расставание с сыном горше всех досталось. Целыми днями искала она себе занятия, чтобы отвлечься от беспокойных мыслей. Впрочем, искала — неверно сказано, с утра до вечера не знала она ни минуты покоя: стряпала, стирала, ухаживала за огородом, нянчила внучку. Дел хватало... Но и за этими заботами не забывала она о Юре, и по утрам — появилась вдруг у нее такая привычка — рассказывала, как он приснился ей минувшей ночью, и спрашивала: к добру или к худу сон? Потом, через несколько лет, когда призовут в армию Бориса, и он так же будет приходить к ней в сновидениях.

Очень не хватало Юрки и мне.

В семейном кругу вечерами невольно заходил о нем разговор. Вспоминали его мальчишеские шалости и проказы, любовались ими как бы со стороны, на расстоянии, и диву давались, за что же, за какие-такие особо тяжкие грехи и провинности можно было в свое время бранить и наказывать человека? Ведь вроде бы через край никогда и не переступал.

Самым желанным гостем в родительском доме стал пачтальон. К счастью, Юра не скупился на весточки о себе. И знаю я, по скольку раз перечитывались отцом и матерью Юрины письма, как долго, со всех сторон, обсуждалась любая строчка в них.

Из первого жалования, полученного им на заводе,— велико ли жалованье ученика-ремесленника, то же, что и у солдата-первогодка,— Юра половину суммы прислал домой.

— Распишитесь в получении, Анна Тимофеевна,— попросил почтальон, выкладывая на стол перед матерью бланк перевода.— Поздравляю вас, сынок самостоятельно зарабатывать начал-с...

Мама расписалась на бланке, а когда почтальон отсчитал деньги — для вящего впечатления, чтобы солидней казалось, все рублевками отсчитал — и вышел, мама вдруг расплакалась.

— Чего ревешь-то, чего? — возмутился отец.— Раз прислал деньгу, значит, на жизнь ему там хватает. Не ворует же он сам у себя. И то сказать — одет, обут, накормлен... Лучше давай-ка... за чекушкой на радостях схожу.

— Еще чего! — возмутилась мама. И всхлипнула.— Я же почему...  Вот и кончилось детство у Юрушки.

Не скупился Юра на письма. И как я жалею сейчас, что мы не берегли их, что вот теперь по отдельным разрозненным клочкам, случайно сохранившимся, а больше всего на память полагаясь, приходится восстанавливать картину прошлого.

Брат писал, например, что работа в жарком литейном цехе очень понравилась ему. С восторгом рассказывал о своем мастере-наставнике, кадровом рабочем Николае Петровиче Крипове, о товарищах по училищу, о своем общежитии.

— Это же подумать только,— вздыхала и качала головой мама.— Пятнадцать человек их, ребятишек-то, в одной комнате живет. Тесно, поди...

Отец возражал:

— А что тут плохого? Пусть притирается к людям.

Когда получили фотографию, где Юра снялся с группой товарищей,— на всех шинели с блестящими пуговицами, на фуражках, чуть сдвинутых набекрень, эмблемы молодого рабочего класса: молоточки,— Борис завистливо вздохнул:

— Совсем на офицера наш Юрка похож.

— Позавидовал? Учись лучше, кончай семь классов без двоек — и станешь таким же,— уколола его Зоя.

Между прочим, с этого дня Борис подтянулся в учебе. Уже не отлынивал от домашних заданий, чаще брался за книги, и на смену густым двойкам и не очень твердым тройкам пришли в его дневник хорошие оценки. Пример брата действовал.

Помню, с какой радостью в одном из писем — оно пришло перед Новым годом — рассказывал Юра о своем вступлении в комсомол. Из письма же узнали мы впервые и о том, что он вместе с товарищами поступил в седьмой класс люберецкой вечерней школы № 1.

Но я, кажется, ушел далеко вперед. Вечерняя школа — это уже на втором году учебы в ремесленном...

Кончилось детство у нашего Юрки.

На побывку!

— Руки, руки, сынок, руки для начала покажи.

Юра, широко улыбаясь, протянул отцу руки ладонями вверх. Тот потыкал в них указательным пальцем, нащупал твердые бугорки мозолей, одобрительно произнес:

— Точь-в-точь от топора такие бывают. Вижу, дурака не валяешь — рабочим человеком становишься.

Все три семьи — родители с Борисом, Зоя с Митей и с детьми, мы с Машей — собрались отпраздновать первый приезд Юры домой, на побывку. Вот, обмолвился я, три семьи, мол, а ведь это — весьма приблизительно. Хоть и повзрослели мы с Зоей, и собственными детьми обзавелись, и жил я отдельно от стариков, но по-прежнему считали мы себя одной семьей, по-прежнему не только в праздничные, но и в будничные дни, по поводу иль без повода, чаще всего собирались у родителей.

Вот и сейчас, наобнимав Юрку до хруста в костях, нацеловав его, женщины ушли на кухню — готовить праздничный ужин, а мы, мужики, остались на крыльце: покурить, поболтать о чем-нибудь незначащем, но абсолютно необходимом.

Был тихий вечер, в мягких сумерках оплывали деревья в саду, по улице — то в одном, то в другом окне — вспыхивали розовые огоньки. Юра снял с себя шинель, фуражку, положил на перила крыльца, заметно отросшие волосы пригладил расческой.

— Хорошо дома.

Отец критически окинул его взглядом со стороны. Видно, заправка — ремень по гимнастерке и ни единой лишней морщинки — пришлась ему по душе.