Мой брат Юрий

Он рассказывал о снежных зарядах — они очень мешают летчикам в воздухе, о штормах в море. О тонких березках, намертво вцепившихся корнями в громадные валуны, и о грибах, которых в сопках — не беда, что полярное лето коротко,— полным-полно: куда там нашим смоленским лесам! О своих боевых товарищах рассказывал. Особенно много — о товарищах.

— Железные ребята. Да оно и понятно. Тем, кто характером слаб, на Севере делать нечего.

Вспоминал со смехом:

— Когда получал направление в Заполярье, пугали меня: попадешь, мол, в зубы белым медведям. Загрызут. А я их и не видел там... Другие видели, а я нет. Не везло. Если бы в Московском зоопарке не посмотрел, так и не знал бы, что за штука такая, белый медведь...

Выходило, по рассказам брата, что холодный Север — не такой уж дикий край, каким представлялся он нам, что обжили его люди прочно и надежно, и что сам он выбором своим очень доволен: правильно службу начал.

Говорил Юра о севере много и увлеченно, вспоминал эпизоды из своей летной практики, из практики своих товарищей, командиров.

Но то, что было интересно и небезразлично нам, вряд ли в моей передаче будет интересно читателям книги. И потому я остановлюсь всего лишь на нескольких фактах, быть может и незначительных, но имеющих самое прямое отношение к нашей семье.

В отпуск Юра, как я уже сказал, приехал после долгих месяцев службы в полку.

А до отпуска, до встречи нашей о том, как там живется ему, как устроился он, судить мы могли только по письмам.

Из множества писем два особенно запомнились.

Одно, переполненное первыми впечатлениями о Заполярье, с упоминанием шестьдесят третьей параллели, за которой находится их гарнизон, с подробностями о том, как сердечно встретили молодых лейтенантов в полку, как душевно отнеслись к ним командиры, старшие товарищи.

Несомненно, трудности привыкания к новому месту скрашивало то обстоятельство, что в полку вместе с Юрой начинали службу и другие «оренбуржцы», его товарищи по училищу.

Об этом писал Юра.

И очень сдержанно, как и положено мужчине, о том, что грустит по Вале.

И очень много — о том, что служит едва ли не на том же самом аэродроме, с которого в годы войны поднимался бить фашистов прославленный летчик, дважды Герой Советского Союза Борис Феоктистович Сафонов.

Это был красивый и очень добрый человек, писал Юра, и летал и воевал он тоже красиво. В частях еще служат летчики, ветераны, которые хорошо знали его, и до сих пор на севере о Сафонове ходят легенды. Никто не говорит о нем так, как будто бы его уже нет в живых...

И было другое письмо, очень грустное. Рассказ о нелепой, в результате аварии мотоцикла, смерти товарища Юры по училищу — тоже Юры, Дергунова.

Они, тезки, еще в Оренбурге стали, что называется, закадычными друзьями. Оба — способные молодые летчики — могли бы остаться инструкторами в училище, и оба, получив первые офицерские звездочки, в один и тот же день написали рапорты с просьбой направить их в Заполярье.

Наш Юра с горечью, с болью писал о том, как хорошо складывалась служба у его товарища в полку: командиры любили Дергунова за летное мастерство, друзья — за веселый характер, за отзывчивую, открытую всем душу; и вдруг глупая случайность оборвала его жизнь, когда ему не было и двадцати пяти лет.

По тону письма чувствовалось, что смерть товарища потрясла Юру.

Можно догадываться сейчас и без труда наверняка угадать, в каком настроении писались и одно и другое письма.

Можно сопоставить содержание их. Можно, наконец, размышлять о том, какую жизнь хотел прожить наш Юра, какою бы смертью предпочел умереть.

Но к чему все это?

Одно мне известно совершенно точно: ранняя гибель друга не только потрясла Юру, но и преподала ему серьезный урок. Ко всему, что он делал впоследствии: летал ли на самолете, готовился ли к полету в космос, садился ли за руль своей машины — он подходил с той серьезной тщательностью, которая исключала малейшую, даже случайную ошибку.

Внучка родилась!

В пятьдесят девятом, в самом начале года, одну за другой узнали мы сразу две радостные новости.

Во-первых, Юра стал кандидатом в члены партии.

А во-вторых... Во-вторых, постучала как-то в дверь родительского дома разносчица телеграмм и протянула маме сложенную вчетверо бумажку.

— Распишись, Тимофеевна, за телеграмму. С внучкой тебя.

— Мальчик, девочка?— волнуясь и не совсем понимая разносчицу, спросила мама.

Мама давно ждала-дожидалась, когда будет у Юры с Валей прибавление в семье. И вот...

— Говорю же, внучка. Девка, значит,— грубовато объяснила разносчица.

— Вот и хорошо, вот и слава богу!— И мать потянула платок к глазам.

Потом мы сообща сочиняли поздравительную телеграмму, и мама, никому не доверив, сама понесла ее на почту.

Возбужденная и счастливая, мама знакомым, встреченным на улице,— а знаком ей был чуть ли не весь Гжатск — рассказывала: «У Юры с Валей девочка родилась. Леночкой назвали, Аленкой».

Отец на Юрину весточку отозвался по-своему:

— Опять девка!