Мой брат Юрий

— Валька! Братишка-то наш, а?.. Отколол номер! А я, понимаешь, работаю себе потихоньку, ни о чем таком не думаю. Вдруг Юлька Удальцова подходит. «Борь,— спрашивает,— твой брат Юрий Алексеевич по отчеству?» Рассмешила! «У моих родителей все дети — Алексеевичи»,— отвечаю ей. «Дурень,— она мне,— иди скорей радио слушай: один из вас, Алексеевичей, в космосе летает». У меня глаза на лоб: «Врешь, Юлька!» — «Соври ты так!» — и побежала с новостью дальше. Тут народ повалил — поздравляют меня...

Николай Григорьевич Федоренко, очень душевный человек, расцеловал нас всех, а потом распорядился:

— Вот вам, ребятки, каждому, по персональному кабинету. И по телефону, тоже персональному. Садитесь и отвечайте на звонки. Вопросы задают такие, что только вы в состоянии ответить на них.

Мы сели к аппаратам.

Звонили беспрерывно, звонили из Москвы, Ленинграда, Киева, Владивостока, звонили из городов, названий которых я прежде никогда и не слыхивал. Звонили из-за границы. Расспрашивали о Юре, родителях, или просто поздравляли, или высказывали восхищение. Пытаясь как-то справиться с этим потоком телефонных звонков, работницы узла связи ввели жесткий регламент на время и предупреждали вызывающих Гжатск:

— Даю вам три минуты.

— Даю вам две минуты.

— Даю вам пять минут...

С ума сойти можно было от этого потока звонков, расспросов, поздравлений.

Через несколько часов, хотя и не перестали трезвонить телефоны, Федоренко, заметив, что мы здорово приустали и едва в состоянии отвечать, разрешил нам отдохнуть. К телефонам сели сотрудники горкома.

В четыре часа дня с телеграфа принесли сразу восемьдесят телеграмм — наших, советских, и зарубежных, и почти в каждой из них можно было встретить одни и те же слова: восхищены... потрясены... гордимся!.. Работница телеграфа предупредила, что принимать и обрабатывать телеграммы едва успевают и что приносить их будут вот так, пачками, через каждые полтора часа, потому что, в самом деле, невозможно же бегать с каждой отдельной телеграммой.

...Было примерно половина девятого вечера. Из деревушки Ашково позвонили, что отец в пути, через полчаса будет в Гжатске.

Родительский дом осаждали корреспонденты. Сюда же, после звонка из Ашкова, пришли работники горкома партии, Николай Григорьевич Федоренко пришел.

Так вот, о корреспондентах.

Они штурмовали Гжатск весь день, поток их не уменьшился — наоборот, увеличился к вечеру. Они приезжали в машинах и поездах, прилетали на вертолетах. Здание горкома весь день гудело, как взбудораженный улей. Едва Николай Григорьевич позволил нам оставить вахту у телефонов, как мы моментально попали в осаду: журналисты, перебивая друг друга, задавали нам — Зое, Борису, мне — бесчисленное множество вопросов. Мы едва успевали отвечать, расписываться в блокнотах, снова отвечать. Вспышки блицев слепили нас то и дело.

Когда я наконец попал домой, обнаружил на столе пустой альбом и пустые конверты из-под фотографий. Ни единой карточки не осталось. Ясно, что такой груз одному Володе Сиротинину унести было не под силу.

Луч света ударил в окно дома. Среди роскошных «Чаек» и ЗИЛов остановился видавший виды горкомовский «газик». А через несколько секунд в дверях своего дома появился отец. Вспышки блицев — их было много — ослепили его...

Отец

Итак, ранним утром, засунув за пояс кожаные рукавицы и топор, отец пошел в Клушино.

Дорога — не ближний свет: четырнадцать верст, да с больной-то ногой, да по распутице. А еще переправа через холодную реку, где после недавнего ледохода мутна, нечиста пока вода. Хорошо, если лодочник на месте.

Шел отец не торопясь, берег силы. Вот и Ашково осталось за спиной, вот и Фомищино миновал. У крайней избы его окликнул знакомый мужичок.

— Куда ковыляешь, Алексей Иванович?

— Да все туда же, в Клушино,— охотно вступил в разговор отец.— Клуб совхозу строим, чтобы, значит, к Первомаю войти в него можно было.

— Не забываешь родной корень-то?

— Как забудешь...

Отец обрадовался случаю поговорить с давним знакомым — примерно одних лет были они с тем колхозником и помнили друг друга сызмальства. Поговорить, по папироске выкурить, отдохнуть заодно.

— Что новенького в районе слышно?

— Да с утра вроде бы ничего не было...

— То-то и я смотрю, идешь ты, мол... А моя баба от соседей возвернулась, говорит, человека в космос послали, по радио, мол, передавали. И по всем приметам выходит, говорит она, что твой сынок, Алексей Иванович.

— Чего только не набрешут,— безразлично ответил отец, не очень-то и прислушиваясь к болтовне приятеля и не все по глухоте своей в ней понимая.

— Вот и я говорю: пустое мелют. А заприметил тебя в окошко — дай, думаю, осведомлюсь. Ты-то уж должон знать.

— Хорош табачок у тебя. Благодарствую. Ну да ладно, пошел я.

Он сделал несколько шагов — приятель крикнул вслед:

— Так не запустили, говоришь?

Отец досадливо отмахнулся.

— И то хорошо,— утешился друг детства.— Пойду бабу свою успокою.

У Затворова предстояло переправиться через речку Алешню. Лодочник оказался на месте.