Мой брат Юрий

Оперативная комсомольская группа выезжала в патруль почти ежедневно. Растерянность и страх, охватившие в первую ночь,— в откровенном разговоре выяснилось, что не только мы с Володей праздновали тогда труса,— уступили место привычке и ненависти к неуловимому, коварному врагу. Гибли в сражениях отцы — ребята мужали.

Увы, изловить шпиона или диверсанта не так-то просто. Слышно было, что районной милиции такие операции иногда удаются. Но на то она и милиция: там и люди повзрослей, и сноровки у них, привычки к этому делу побольше. На нашу же долю, как ни старались и как ни желали мы этого, ни один паршивенький диверсант не достался.

ГЛАВА 7 Лётчики

Белая рубаха тщательно выутюжена, висит на спинке стула.

В носках надраенных до блеска ботинок отражается потолок. Ботинки куплены в Гжатске еще до войны и ни разу не надеваны.

Пузатый портфель — с вечера уложены в него букварь, тетради в косую линейку и пенал с каран­дашом — тоже на стуле.

Наш Юрка идет в первый класс. Событие!

Больше всех взбудоражен предстоящим событием виновник торжества. Он и прежде-то имел, обыкновение подниматься чуть свет, вместе с родителями, а нынешнюю ночь, по-моему, совсем глаз не сомкнул. Уже на ногах, уже разгуливает по комнате в одних трусах, что-то бормочет под нос. И ведь поди ж ты, каким серьезным стал человеком: не крадется к Зое с кружкой воды, не лезет ко мне, к Борису.

Чуть приоткрыв веки, искоса наблюдаю за ним.

Постоял у окна, на стекло подышал, вычертил пальцем какие-то вензеля. Потом к зеркалу подошел— оно в простенке висит, а на стекле, нарисованные вкривь и вкось, видны мне теперь инициалы: «Ю. Г.», причем «Ю» умудрился поставить вверх тормашками, вот так: «О-I».

У зеркала стоит долго, засмотрелся на себя. Мне с койки отлично видно его отражение: смешной большелобый мальчонка с оттопыренными ушами, со стриженной наголо, «под Котовского», головой — вчера отец руку приложил к отросшим за лето патлам.

Наверно, он заметил, что я наблюдаю за ним,— отражение в зеркале состроило рожицу, показало розовый язык.

— Ты чего вытягиваешься? — повернулся он ко мне.— Вставай, а то в школу опоздаем.

Ишь, на равных заговорил наш школьник.

— Встаю, Юра, встаю.

Мне-то как раз можно и не спешить, для меня курс наук закончен — возможно, надолго, а то и на всегда. Когда идет война, тут не до учебы — есть дела поважнее. Но я молчу, молчу об этом. И потому, что не хочу огорчать брата, и потому, что вот такое нежданное и вынужденное расставание со школой все-таки грустно, что там ни говори...

Но за Юру порадоваться можно. Учиться ему, думать надо, будет легко: читает он бойко, и пишет сносно, и счет знает.

Только придется ли ему учиться?

В это утро никто из нас и словом не обмолвился о воине, о той, что уже не за дальними горами гремела. Не хотели омрачать Юре праздник. Но мысли, мысли-то наплывали — от них куда же денешься? Невеселые мысли, безрадостные. На сколько месяцев, а то и лет, она, война, затянется? До каких же это пор будет и будет отходить на восток наша Красная Армия? Где, на какой версте какого русского поля удастся наконец остановить гитлеровскую саранчу?..

После завтрака брат облачился в новые штаны и рубаху, натянул ботинки.

— Не жмут?

— В самый раз.

— Ну-ка, повернись, сынок,— совсем как гоголевский Тарас Бульба, приказал ему отец. Придирчиво оглядел парня с ног до головы, снял с плеча невидимую пылинку, легонько подтолкнул к дверям: — Что ж, ступай учись.

— Погоди, Юрушка,— остановила мама.— Дай-ка я тебя расцелую на все хорошее.

Юра нахмурился и подставил щеку: с некоторых пор он терпеть не мог «девчачьих нежностей», но маме отказать не смел.

— А это с собой возьми,— протянула ему мама два краснобоких яблока.

— Пошли скорей,— позвал Юра сестру: Зоя неспешно укладывала книги в свой старый  портфель.— Пошли, опоздаем ведь.

Бориска подбежал к нему, ухватил за руку:

— Дай портфель понесу.

— Куда, мелюзга? — Юра сделал страшные глаза, выставил вперед два пальца:— Сейчас забодаю.

— Ма, он дразнится,— привычно заныл Борис.

Юра — где ж тут сдержать радость: так давно ждал он этого дня! — улыбнулся широко:

— Ладно, давай помиримся. Пойдем уж, до школы меня проводишь.

Мы долго смотрели им вслед из окон: Зоя шла чуть впереди, Юра и Борис, приотстав, держались за один портфель и грызли яблоки.

А вон и другие показались на дороге первоклашки.

— Хоть бы одного отец в школу провожал,— вздохнула мама.— Как раньше-то хорошо, светло в этот день бывало...

Никто из нас в то утро не заговаривал о войне. Но к полудню — как раз в школе заканчивались уроки у первоклашек — война сама напомнила о себе.

 Он вывалился из кабины и сразу попал в илистую грязь болота. Увязая в ней унтами, сделал несколько шагов в одну сторону, в другую — везде непроходимая топь, подернутая сверху зеленой ряской.

— Дядя,— услышал он детские голоса,— сюда иди, тут по кочкам допрыгаешь.