Мой брат Юрий

Маленький По-2 оторвался от взлетной дорожки, набрал высоту. До сих пор Юре не приходилось летать даже в качестве пассажира. Эх, если бы не прыгать сейчас!— полюбовался бы сверху городом, что белокаменно раскинулся внизу, на земле, некруто изогнутым клинком Волги, по зеркальной ленте которой скользят сейчас катера и пароходы. Если б не было нужды прыгать... А нужда великая: без прыжка с парашютом не допустят к самостоятельным полетам на самолете.

Ни белокаменного города Саратова, ни красавицы Волги Юра не видел — торчал перед глазами только обтянутый кожаным шлемом затылок летчика.

Летчик поднял руку: пора!

Цепляясь ногами за что-то неуклюжее, подвернувшееся неизвестно откуда, выбрался на крыло. Земля то стремительно летела прямо на него — выпуклая, в зеленых, синих и черных квадратах и прямоугольниках, грозила опасной встречей с собой, то, обрываясь, проваливалась под плоскость крыла.

— Смелей,— крикнул пилот.— Не робей, парень! Внизу тебя девушки с цветами ждут. Готов?

— Готов!— ответил заученно.

— Пошел!

Скользнули по центроплану подошвы. Холодный воздух туго ударил по щекам.

Ему казалось, что падает он уже целую вечность, а парашют все не раскрывается.

А земля приближалась с непостижимой быстротой.

По-настоящему испугаться не успел: сильно встряхнуло — выстрелил ранец основного парашюта за спиной. Падение замедлилось, стало плавным.

— Для первого раза недурно, на мешок с клопами не похож,— похвалил его Мартьянов, когда наконец ощутил Юра под ногами твердую почву.

Похвала Мартьянова стоила дорого. В недавнем прошлом военный летчик-истребитель, он, уча ребят, всегда подчеркивал, что авиация — удел мужественных, сильных людей.

— Можно еще разик, а?— сгоряча попросил Юра, переживая мысленно весь прыжок и понимая уже, что, в общем-то, ничего страшного нет в этом удивительном занятии — падать с неба на землю. Ничего нет, кроме пьянящей, захватывающей, упоительной власти высоты.

Мартьянов не разрешил:

— Остынь. Больно шустер. Тут, видишь ли, очередь, все в небо рвутся. Вот красавице не терпится...

Красавице — задиристой блондинке — пришлось подниматься в небо второй. Прыгнуть она так и не решилась: как поднял ее пилот в воздух, так и приземлился вместе с ней на борту.

— Милая девушка,— проникновенно сказал ей один из оказавшихся поблизости летчиков.— Милая девушка, парашют, должен вам заметить, не терпит прически «конский хвост».

Мартьянов цыкнул на летчика, а девушка вспыхнула, кусая губы. Юре — в нем еще не угасло волнение от своего недавнего прыжка — стало жаль ее. Подошел ближе.

— Ты не расстраивайся,— сказал он.— Я ведь тоже очень боялся. Ты знаешь, я на крыле про тебя вспомнил. Может, и спрыгнул потому. В следующий раз и ты прыгнешь.

— Нет уж, спасибо! Больше я сюда ни ногой...

И однако пришла. Ничего не осталось в ней от прежней «мазихи» — и прическа скромнее, и губы некрашеные. Разве только юбка, узкая и короткая, как и тогда, обтягивала ноги. От ее подруг ребята — она вдруг многим понравилась — узнали, что девушка была из не очень обеспеченной семьи, и догадались, что вся ее прежняя манера держаться вызывающе — не что иное, как наивное, детское еще, стремление быть независимой от окружающих.

Она нашла в себе смелость вновь подняться на самолете и прыгнуть с парашютом.

Между прочим, цветы на аэродроме, как и обещал Юре летчик, точно вручили ему. И вручила она, эта самая блондинка. Но случилось это позже, в день первого самостоятельного полета Юры, того самого полета, о котором написала саратовская молодежная газета.

У Бориса рассказ брата вызвал эмоции довольно определенного толка.

— Ты влюбился в нее, да?— напрямик, с мальчишеским любопытством рубанул он.

— Нет, Борька,— Юра чуть приметно усмехнулся.— Я же предупреждал: слушай внимательно, а то не все поймешь. Понимаешь, вот подумал я про нее сначала: «мазиха», то да се, а на поверку она очень хорошим человеком оказалась. Не у всех парней хватало мужества заниматься в аэроклубе, многие сбежали. Особенно из тех, кого в детстве баловали, кто трудностей не знал. Ушли они с летного ноля, струсили. А она не отступилась. Я таких очень уважаю. И цветы вовсе не мне, а ей надо было подарить. Да я вот недогадливый оказался. За разговором, увлеченные рассказом Юры, мы как-то не обратили внимания на то, что и времени пролетело уже немало,— завечерело отчетливо, и резко переменилась погода. Пушинками уплыли невесомые облачка, и на смену им понадвинулись, застлав небо черными пиратскими парусами, тяжелые дождевые тучи. Песок под нами похолодел. Борис поежился зябко, поднялся на ноги, начал натягивать на себя рубаху, брюки. Мы тоже встали.

— Домой?— спросил я.— Нет клева-то.

Борис отправился посмотреть на удочки и не расслышал, думать надо, что сказал ему Юра вдогон. А Юра сказал:

— Любит она другого. Очень хорошего парня.

Зашуршала листва в ивняке, стеганули по воде дождины. Пора сматывать удочки — вконец невезучий нынче день.