Мой брат Сэм: Дневник американского мальчика

Я удивленно посмотрел на нее:

— Неужели ты не хочешь, чтобы они победили?

— Мне все равно, кто победит. Я просто хочу, чтобы война закончилась.

— Сэму не понравилось бы, что ты так говоришь.

— Мне все равно, — сказала она, — когда я его увижу, то так ему и скажу. Они уже три года сражаются, а в результате вокруг только смерть и голод. Твой отец погиб, Джереми Сэнфорд тоже погиб, погиб Сэм Бэрлоу, и Дэвид Фэрчайлд погиб, Стивен Фэрчайлд был ранен, а сколько людей пострадало!

Мама кивнула:

— Когда война только началась, Лайф предсказал, что все так и будет. Он сказал: во время войны мертвецы оплачивают долги живых. Но он не думал, что ему самому придется расплатиться собственной жизнью.

Но отец простил Сэма, и думаю, мама тоже его простила, хотя никогда этого не говорила. Вот только я не знал, смогу ли я его простить. Я знал, что обрадуюсь, если снова его увижу, если он вернется домой, но считал, что он виновен в смерти отца. Конечно, не он схватил отца и бросил в тюрьму, не он заразил его холерой, но он боролся на другой стороне, и я не мог так просто взять и забыть об этом. Правда, отец умер в британской тюрьме, но мне казалось, что в его смерти виноваты все. Я решил, что теперь ни за что не приму чью-то сторону — ведь они все ошибались.

Прошло лето, снова наступила зима, а страдания людей все усугублялись. К счастью, в Реддинге больше не было стрельбы. Вообще зимой воевали мало — никому не нравилось сражаться в таком холоде. Континентальная армия расположилась лагерем в долине Фордж, где-то за границей Пенсильвании. Мы не знали, был ли там Сэм. Мы знали, что они почти голодают и у них нет одежды. Я радовался, что повстанцы находятся в безвыходном положении; была надежда, что они скоро сдадутся и тогда эта ужасная война закончится. Я не расстраивался, что Сэм, может быть, тоже голодает и замерзает. Это послужило бы ему уроком; впрочем, мы тоже голодали.

Каждые два или три месяца от Сэма приходили письма; он стал писать чаще, когда узнал, что отец умер. Он не сообщал, где находится, а в основном описывал места, где был раньше. Иногда письма от него получала Бетси Рид, тогда она заходила к нам и рассказывала, о чем он пишет. Шло время. Закончился 1777 год, наступил следующий — 1778-й. Пришла весна, ее сменило лето, а потом — осень, и мы собрали урожай. Как же я ненавидел войну! Вся наша жизнь превратилась в непрерывный безрадостный труд. Мне исполнилось четырнадцать, я должен был ходить в школу и учиться, но теперь школа стала недостижимой мечтой. Может быть, если бы не было войны, я бы уже задумался о том, что надо ехать в Нью-Хейвен и поступать в Йель. Меня не очень интересовали латынь и греческий, но в последнее время я многое узнал о торговле и хотел изучать счетоводство, земельную экспертизу и сельскохозяйственные науки. Я подумал, что, возможно, смогу сделать карьеру в бизнесе. Я мог податься в подмастерья в Нью-Йорк, Нью-Хейвен или даже в Лондон, чтобы обучиться торговле и какому-нибудь ремеслу. Сэм находился передо мной в долгу — он должен был вернуться домой и помогать матери в таверне, пока я буду пробиваться в люди.

Но пока война не закончилась, я мог об этом только мечтать. Цены продолжали расти, запасы еды у людей сокращались с каждым днем, и все были кому-то должны. Невозможно было отказать дать в долг голодной вдове, потерявшей на войне мужа, ткань или черную патоку, но в итоге нам самим порой нечем было расплачиваться.

Той осенью нам не удалось поехать в Верплэнкс-Пойнт. Повстанцы заняли всю северную часть графства Вестчестер — Пикскил, Верплэнкс, Кормпонд. Перегнать стадо по этим землям было невозможно. Хотя едва ли то, что имелось у нас, можно было назвать стадом. Постепенно люди забили почти весь скот. Тем не менее у нас с мамой еще оставалось восемь тощих коров — раньше они принадлежали нашим должникам. Когда у нас почти не осталось еды, я решил, что мы сможем выгодно продать этих коров, если доберемся до британских интендантов. Меня не волновало, какой из сторон мы их продадим, а деньги были только у британцев, у них была вся английская казна, континенталы же расплачивались обесцененными долларами. Я слышал, что британцы закупали продовольствие в Вайт-Плэйнс, в двадцати пяти милях к юго-западу от границы штата Нью-Йорк. Я решил, что смогу перегнать туда стадо через лес. Это было очень рискованно, но все лучше, чем сидеть сложа руки и голодать. Мы нуждались в деньгах, чтобы поддерживать существование таверны.

Голодать по-настоящему ужасно. Это то же самое, что весь день проходить с гвоздем в башмаке. Пытаешься не думать о голоде, но не очень-то получается. А когда что-то напоминает о еде — например, читаешь в книге, как кто-то ест, или про какое-нибудь блюдо, — так сразу все внутри сводит. Голодному легко подхватить любую болезнь. Той зимой болели все — ходили и шмыгали носами. А некоторые заболевали очень серьезно. Я не хочу сказать, что люди прямо умирали от голода. Это будет слишком сильно сказано — все-таки никто с голода не умирал. Но голодали мы часто.