Мои часы идут иначе

- Ну ладно, - говорит машинист. Кочегар снова пятерней лезет в свою взъерошенную бороду, потом кивает тоже.

Я целую машиниста.

- Гмм, - мычит он.

Они прячут меня среди дров в тендере.

Поездка длится девять часов. Дважды загружают новые дрова и заливают воду.

В первый раз нам везет. Машинист знает солдат, которые досматривают машину и тендер во время стоянки. Он балагурит с ними, отвлекает, они не слишком внимательны к своим обязанностям.

Во второй раз не везет. Ни машинисту, ни кочегару не знакомы проверяющие солдаты. Они не дают отвлечь себя...

Я лежу, почти задохнувшись, под поленницей дров. Один из солдат перебирает поленья. Через несколько секунд меня обнаружат.

И тут я слышу возглас - вслед за этим вдалеке слышится треск выстрелов. Солдат бросает дрова. Старший патрульный отправляет его на подмогу вместе с другим солдатом, перепоясанным пулеметными лентами. Где-то завязалась перестрелка.

Несмотря на колючий мороз, на лбу у меня проступает пот.

Машинист отправляется дальше.

За несколько километров от Москвы мне приходится высаживаться. Машинист паровоза и кочегар извиняются: до самой Москвы довезти меня не могут - рискуют головой.

Устало бреду сквозь снегопад. Слезы текут по лицу.

Через несколько часов стою перед нашим домом. У меня нет сил подняться по лестнице. Сестра помогает мне.

Одна из коллег по театру-студии уже ждет меня. Она вопросительно смотрит и голодными глазами ищет мешок или кулечек, который я, собственно говоря, должна была бы привезти из своей "спекулянтской" поездки.

Я отрицательно качаю головой. Потом беззвучно падаю.

7 февраля 1920 года большевики расстреляли адмирала Колчака. Его Белая армия и гражданское правительство в Сибири прекратили свое существование. Советы заключили мир с Польшей и союзнические договоры с Сибирью, Украиной и Кавказом.

Мои родители с маленькой Адой возвращаются в Москву.

Отец как специалист по строительству мостов и виадуков настолько важен для Советов, что они не отказываются от его профессиональных знаний при восстановлении разрушенного хозяйства. Он снова работает, как и прежде. Только подписи теперь ставят другие - бывшие слесари, например.

Впервые за два года я вижу дочку. Она уже не признает меня и не идет ко мне на руки. Для нее моя мама стала настоящей матерью. Я обнимаю ее. Проходят недели, прежде чем она начинает отвечать на мои ласки.

Благодаря связям тети Ольги Луначарский выдает мне в январе 1921 года разрешение на полуторамесячную поездку в Германию.

Поездка полна приключений. Нормального железнодорожного сообщения все еще нет. Один-два раза в неделю идут составы с военнопленными - немцами, австрийцами, венграми и другими - на Запад; от случая к случаю они берут с собой гражданских. Муж одной из моих школьных подруг - начальник такого немецко-австрийского состава с военнопленными. Я отдаюсь под его покровительство.

Мой багаж легок - во всех отношениях: мне еще нет двадцати четырех лет, в прошлом у меня прекрасная юность, немногие, но весьма насыщенные годы в театре, кратковременный неудачный брак, а также годы войны и революции, которые со всей суровостью коснулись и меня, научив многое понимать, воспитав терпимость и умение отличать важное от второстепенного. Подлинно важного, жизненно важного - немного, теперь я знаю это.

То, что я взяла с собой в поездку из носильных вещей, можно перечислить в одном предложении: старое перелицованное пальто мамы, тонкий платок, пара сапог на картонной подошве из коврового материала и кольцо.

Кольцо не просто украшение - оно должно дать мне средства для моего пребывания в Германии, но это и опасно: украшение, как объект мены-продажи, представляет интерес повсюду. Поэтому во время поездки патрули Красной армии постоянно выискивают драгоценности. Кто будет схвачен с кольцом или колье, завершает свое путешествие на ближайшей станции. Я везу свое кольцо под языком и говорю при этом тихо, но без особого труда - благодаря занятиям сценической речью в школе-студии...

На вокзале в Берлине меня встречает подруга. Мы знакомы по Петербургу и Москве. В России она вышла замуж за австрийца и - теперь уже как австрийка через комиссию по репатриации выехала еще за два года до меня.

Подруга не сразу узнает меня в моем наряде. Я снимаю платок. Теперь она бросается мне на шею и что-то лепечет о худобе и истощении.

- Неужели человек может быть таким отощавшим, - потрясенно бормочет она.

Я в Германии - в бедной, разрушенной войной и инфляцией и тем не менее богатой стране, если помнить о нищете в России.

Подруга тащит меня в ближайшее кафе и заказывает пирожные со взбитыми сливками.

Я не могу устоять.

- Ты приехала навсегда? - спрашивает она.

Я трясу головой и отвечаю с совсем неприлично набитым ртом:

- Нет, на полтора месяца.

Я останусь навсегда и увижу Москву снова лишь после второй мировой войны. Заключенная под особый арест, я должна буду рассказать советскому правительству "интересные подробности" о главных немецких нацистах.