Мои часы идут иначе

Дядя Антон еще раз переводит взгляд на моего маленького братика: ручки Льва на полпути к граммофону безвольно падают на одеяло. Он с улыбкой засыпает — и похоже, почти без болей.

Дядя Антон вновь напоминает маме, как обращаться с растяжкой, просит ее не забывать о каплях и прощается с нами. Он уезжает в свой дом в Крыму. Там его сестра ухаживает за тяжелобольной матерью.

Я люблю обеих дам, но в особенности мать дяди Антона Евгению Яковлевну. Она не чужда маленьким удовольствиям жизни. И когда я гощу в Крыму, делает меня своим доверенным лицом.

Несмотря на строжайший запрет тети Маши — сестры дяди Антона, — Евгения Яковлевна с удовольствием выпивает рюмочку водки. Я уже заранее радуюсь тому, что мне предстоит быстро сбегать в лавочку за чекушкой и спрятать маленькую бутылочку у нее в ногах в кресле-каталке. Когда потом ничего не подозревающая тетя Маша вывозит ее на прогулку, Евгения Яковлевна и я обмениваемся заговорщицкими улыбками.

Тем временем дядя Антон бесплатно лечит бесчисленных бедняков, одну из многих приблудных бездомных собак от нарывов, ухаживает за кустами мимозы и «беседует» с одним из молоденьких деревцов, посаженных им собственноручно. Возможно, на короткое время в Крыму его посетит жена, Ольга Книппер-Чехова. У нее, одной из известнейших актрис России, ангажемент в Московском Художественном театре Станиславского, и поэтому она может лишь изредка наезжать в Крым, где дядя Антон вынужден жить из-за болезни легких.

Когда она снова в Москве, он пишет ей многочисленные весело-ироничные письма. Например, такие:

«Милая моя, не читай газет, не читай их вовсе, а то ты у меня совсем зачахнешь. Впредь тебе наука: слушайся старца иеромонаха».

Для жены дядя Антон пишет свои пьесы, сидя, как всегда, в старом, потертом кожаном кресле в своем доме. «Нигде лучше мне не думается», — утверждает он лукаво. А Станиславский ставит эти пьесы в Московском Художественном театре в созданном им новаторском стиле: верный жизни, бытовой обстановке, по-революционному реалистично в отличие от общепринятой театральной высокопарности рубежа веков.

Когда дядя Антон в этот раз прощается с нами, я еще не знаю, что больше никогда не увижу его: он уезжает в Германию, для лечения на водах.

Там его настроение меняется изо дня в день. «Я почти здоров», — пишет он однажды моей матери, а в другой раз: «Ты не можешь себе представить, как здесь сияет солнце — оно не опаляет с небес, оно буквально ласкает нас». А затем он вновь жалуется на мучительную жару и внутреннее беспокойство, которое ведет его к надлому. Для всех, кто его знает, несомненно: Антон Чехов, поэт уходящей эпохи, как они его называют, безошибочно предвидит свой собственный конец. 15 июля 1904 года он умирает.

Дом Чехова сохраняется таким, каким был при его жизни. Его сестра, требовательно-добрая тетя Маша, следит за помещениями, которые на многие годы становятся местом паломничества тысяч людей.

Во время второй мировой войны немецкие войска занимают Крым. Они уважают имя Антона Чехова и уважают его дом. У тети Маши никто не квартирует.

Мой младший брат Лев снова здоров. Он бегает и прыгает, как моя сестра Ада и я. До поры до времени ничто не омрачает годы нашего детства.

Папа* — большой, стройный, заядлый спортсмен и охотник — живет с нашей красивой и грациозной мамой** в полной гармонии. Так представляется нам, детям. Лишь позднее я примечаю, что папа дома «маленький диктатор», а мама тонкий дипломат, всегда заботящийся о том, чтобы возникающие иногда размолвки никогда не происходили в нашем присутствии.

Папа — инженер. Он строит туннели и виадуки, то, что в России на рубеже веков все еще выглядит чем-то необычным. Кроме того, он организует строительство огромных туннелей на Кавказе и руководит прокладкой и расширением сибирской железнодорожной линии. Позднее, в годы политического лихолетья, профессия спасла ему жизнь.

Старшая сестра, младший брат и я растем в счастливой обстановке. Наши родители необычайно терпеливы. Самое ужасное наказание за шалости, которое нас может ожидать, — это когда летом сажают на какое-то время в своей комнате на стул, зимой на какой-то срок запрещают кататься на санках или независимо от времени года лишают десерта. Однако и это для нас суровое испытание, ибо папа любит изысканную еду и десерт всегда вкусный. Но в целом подобные обиды редки, наказывают нас лишь тогда, когда мы пренебрегаем собственными обязанностями. Уже с ранних лет нас приучали к порядку, воспитывали чувство долга. Так, например, прислуга не убирает за нами постели или разбросанные игрушки. Это мы обязаны делать сами. Лишь брат освобожден от этого: он «маленький мужчина». А уборка постели является, по общему мнению, «женским делом».

Волнующие и прекрасные воспоминания сменяют друг друга.

Накануне моего шестилетия наша грузинская няня Мария рассказывает мне о приключении, произошедшем со мной, когда я была еще младенцем. Сегодня, считает она, «по прошествии стольких лет», уже можно об этом мне рассказать.