Мой человек

Тем временем дверь дома распахнулась, и появилась Вика. Небольшого роста, стройная женщина, наверное, постарше меня лет на пять. Ведь и Алёша старше, совсем не намного, но старше. Я в юности этой разницы не чувствовала, и мне даже казалось, что он младше. Что-то в нем было такое… от большого ребенка. И сейчас это осталось. Может быть, это обманчиво. Так бывает у близоруких. Они без очков кажутся более трогательными и беззащитными, чем они есть на самом деле. Но Алёша не близорук. А кажется, что только что снял очки и не может их найти. И этому человеку час назад рукоплескал Большой зал консерватории. Сказать, что он неуверенный и зажатый? Нет. Но идет в дом, как гость, а не как хозяин. Отчего это? Может быть, так поставила Вика?

Я зашла вслед за Алёшей в дом. Михаил пропустил меня вперед и, когда я заходила, выразительно провел рукой по моей спине. Я это почувствовала, все увидели. Кажется, у актеров это называется психологический знак. Я обернулась к нему и столкнулась с веселыми синими глазами. Цвет глаз обманчив и очень часто отвлекает от сути. Особенно человека художественного и не способного к сложным логическим построениям, как я, например. Я думаю-думаю, а потом отвлекаюсь. И теряю свою собственную мысль.

Михаил, как нарочно, был одет в ярко-красную куртку, которая больше бы подошла к лыжным прогулкам в горах, а не к походу в консерваторию. И все его движения были втройне заметны. На Алёше же было темно-серое пальто до колен, которое очень ему шло, свободный шарф в полоску… Я машинально в голове переодела Михаила. Ему бы пошло блекло-рыжее и черное. Алёшин полосатый шарф можно было бы заменить чем-то повеселее, полоски – на галочки или огурцы… Или вообще добавить яркую деталь – шарф теплого карминного цвета, скажем.

Как художник я понимаю, что бедный ли, богатый человек, но его одежда частично отражает суть. Хотя и не всегда. Далеко ходить не надо – моя собственная дочь. Мариша не грубая, не носит в себе вызова окружающему миру, по крайней мере такого яркого и агрессивного вызова. Но одевается вызывающе просто и даже некрасиво, если удается договориться со мной. Уговариваю, уговариваю – и отступаю. Ей исполнилось восемнадцать, и я не считаю себя вправе давить – разве что подсказывать. У некоторых восточных народов до сих пор осталась патриархальная традиция советоваться со старшими. Не знаешь, как быть, растерялся, запутался – сходи к аксакалу, посоветуйся. Но я настолько не аксакал, хоть и старшая в нашей маленькой семье… И если серьезно, то считаю, что Мариша должна пройти свой путь, а не мой. И делать свои ошибки, приходить к своим победам. А есть победы, к которым просто так, не расшибив пару раз нос, не придешь.

– Проходите! – Вика улыбнулась, довольно сдержанно, но доброжелательно.

Я заметила, что у нее немного непропорциональная фигура – широкие плечи, крупноватые руки и худощавое тело, как будто руки – от другого человека. Пловчиха, может быть… Бывают ли такие маленькие пловчихи?

Я была недалеко от правды – все-таки я способна к логическим рассуждениям, оказывается. Вика оказалась в прошлом чемпионкой синхронного плавания – на стене в большой прихожей висело несколько выразительных фотографий. Вика в ярком гриме и светящемся купальнике рядом с несколькими другими девушками и с большим кубком в руках. Я успела увидеть и две другие фотографии. Вика с Алёшей где-то в горах, за ними – гряда высоких гор, покрытых зеленью, над ними – пронзительно-синее небо. Алёша за роялем, Вика, облокотившись о рояль, смотрит на него с любовью. Любовь во взгляде – очевидная и искренняя, так мне показалось.

На меня Алёшина жена пару раз взглянула внимательно-внимательно, как будто пыталась узнать. Не думаю, что у Алёши были какие-то мои фотографии. Двадцать два года назад никто никого так просто, как сейчас, не фотографировал. Но она как женщина что-то почувствовала. Надо сказать, что дома Алёша уже так растерянно и беспомощно на меня не взглядывал. Хотя дома он вообще как-то потерялся. Понятно было, что в доме правит маленькая и решительная Вика. Говорит, куда идти, с кем, зачем, что и когда есть, что или кого поставить в угол, а что выбросить. Если иметь в виду, что Алёша женился только семь лет назад, когда развелись мы… Как же он жил до этого? Кто ему говорил, куда садиться и что надевать? Мама? Я попыталась вспомнить, с кем же жил Алёша в юности, к ужасу своему ничего не вспомнила о его родителях. Смутно-смутно – что он ведь приехал откуда-то, потому что жил в общежитии…

Мы уселись за большой низкий стол, на них стояла черная круглая ваза с букетом кленовых листьев, на низкие темно-синие диваны, на которых было очень неудобно сидеть, потому что опереться спиной было практически не на что. Алёша сел в кресло, вероятно, его собственное. Вика – на краешек дивана, не опираясь на спинку, с прямой спиной и красиво подобранными ногами. Развалился один Михаил, и, поскольку сделать это было крайне неловко, он просто лег на диван, подмигнув Алёше:

– Полежу!