Мой чужой дом

– Я рада, что удалось с вами связаться, – говорит она, но в ее тоне сквозит напряжение. – Мои друзья часто пользуются этим сайтом аренды жилья, они объяснили, что я напрасно оставила за дом всю сумму. Мне не хочется создавать проблем… Разумеется, надо было думать раньше, но столько всего навалилось разом, что мысли переключились на другое. Я уверена, вы поймете. Словом, я перечитала условия аренды. Там четко сказано, что при отмене брони за двадцать четыре часа до заезда пятьдесят процентов суммы возвращается. – Она глубоко вздыхает. – Мы отменили бронь даже раньше, за двадцать шесть часов, если уж быть точным. Я проверила.

– Отменили бронь? – У меня падает сердце.

– Да. Когда я позвонила, ваш управляющий даже не упомянул о частичном возврате оплаты.

Я непонимающе гляжу в миску, кончик деревянной ложки облеплен молочной пенкой.

– То есть вы не заезжали в дом на вершине скалы? – уточняю я.

– Я все объяснила вашему управляющему, – с едва заметным раздражением повторяет Джоанна. – Невестка попала в больницу с аппендицитом, и нам пришлось ехать в соседнее графство присматривать за ее детьми, а…

– И вы рассказали об этом моей… Фионе?

– Да. Она ответила, что ничего страшного, и вообще была очень любезна. Однако она ни словом не упомянула о возврате денег. Перенести даты тоже не предлагала. А я и не спросила – столько неприятностей обрушилось. Только сейчас думаю, что это… э-э… не очень честно.

Я холодею от ужаса. Если Джоанна с семьей сюда не заселялась, почему Фиона ничего не сказала? Она присвоила деньги за аренду себе?

Нет, конечно, нет. Оплата поступила прямиком на мой счет, я видела перевод в онлайн-выписке.

Тогда почему?

В тот вечер, когда я вернулась из Франции, дом выглядел практически таким же, каким я его и покинула – в чистоте и порядке. Осталось только кое-что из вещей семейства Джоанны: детский крем от потницы, игрушечный жираф и воск для волос. Если Джоанна там не останавливалась, чьи это вещи?

– Возврат денег? – Я сосредотачиваюсь на звонке – Джоанна ведь ждет ответ. – Да… разумеется, вы можете получить сумму обратно. Сейчас же займусь переводом.

Звонок завершен. Я кладу телефон сестры на стойку.

Над головой раздается стук Фиониных шагов. Разве она не в туалете? Над кухней туалета нет – только спальня. Моя спальня.

Шаги шелестят по лестничной площадке, спускаются по ступеням. С бешено колотящимся сердцем я стою у барной стойки.

– Кажется, телефон звонил? – На кухню заходит Фиона.

– Это мне звонили.

Сестра внимательно на меня смотрит.

– Все в порядке?

Быстро кивнув, с натянутой улыбкой, я возвращаюсь к миске на плите.

– Ты поезжай. Я выпью шоколад, соберу вещи и сразу к вам.

Фиона подходит сзади и, склонившись над плечом, так что наши щеки почти соприкасаются, говорит:

– Ну вот… Ты все испортила.

Я цепенею.

– Не получится шоколад. У тебя молоко подгорело.

Не зажигая свет, я быстро поднимаюсь на лестничную площадку и приникаю лицом к окну: сестра направляется к припаркованному на подъездной дорожке автомобилю. Между губ с тихим свистом выходит выдыхаемый воздух, оставляя на стекле облачко конденсата.

Почему же Фиона не сказала, что Джоанна отменила бронь?

Однако в доме, несомненно, кто-то жил. Возможно, сестра пересдала его другим людям, а деньги оставила себе?

Или другой вариант: Дрейк во время моего отъезда гостил у родителей Билла, Фиона была предоставлена самой себе. Может, после отмены брони именно она сюда заселилась?

Сестра садится в машину, а я вспоминаю замечание Энид о человеке, стоявшем у окна в кабинете.

Фиона?

В детстве она любила заходить в мою комнату и между делом рыться в вещах: листала тетради, крутила в руках пенал, рассматривая на нем рисунки, читала мои письма подруге – словом, вела себя так, будто это все принадлежало ей.

Представляю, как разыгралось ее любопытство, если она забралась в кабинет! Ходила здесь, разглядывала на полках книги, открывала ящики… И что потом? Как далеко она зашла?

Перед глазами всплывает процарапанное на ножке стола слово «Лгунья» – и по спине бегут мурашки.

В голове пульсирует одна мысль: «Она докопалась до правды».

Рысью, через две ступеньки, я взлетаю на верхний этаж, хлопаю ладонью по выключателю, подбегаю к дубовому сундуку и, распахнув крышку, начинаю выгребать содержимое: журналы, дневники, блокноты… Мне нужна потертая коричневая папка в мягком кожаном переплете.

Отбрасываю в сторону связку открыток от Флинна, старые диски, блокнот в полароидных картинках, скоросшиватель с геометрическим узором в виде ромашек.

Где же она?

Должна ведь быть здесь, на дне сундука, под журналами и фотоальбомами. Я не заглядывала в нее несколько месяцев – так проще воображать, что ее не существует.

Пол вокруг усеян письмами, снимками и дневниками. Наконец я замечаю погнувшийся мягкий уголок кожи. Она все-таки на месте! Прямо камень с души!

Я тяну папку к себе. Какая-то она легкая. Тонкая.

Заглядываю под обложку – и сердце уходит в пятки.

Не может быть…

Папка пуста.

Кстати, почему не было слышно хруста гравия под колесами автомобиля при отъезде Фионы?