Но жизнь коротка. Однажды подвел парашют; наш Наби упал и погиб, словно орел со сломанными крыльями. С тех пор прошло много лет, но каждый раз, когда слышу в небе клекот орла, я думаю, что в нем кипучее сердце Наби.
Вспоминаю еще красивую Резеду. С дагестанского неба она прыгнула на гору Гуниб. Сколько пандуров застонало тогда под ее окном! Не было ни одного молодого поэта, который не посвятил бы ей свои стихотворения. Маленький кирпичный домик в городе Буйнакске, сколько глаз смотрело на твои окна! В Хунзахе, в Гунибе, в Кумухе седлали коней, чтобы похитить красавицу с длинными косами. Но приехал один ленинградец, посадил нашу Резеду в самолет и увез. С воздуха помахала она всем возлюбленным, оставшимся на земле. Разинув рты, смотрели наши поэты ей вслед, а потом начали писать стихи о голубке, которую похитил орел…
В Ленинграде Резеду застала война. Она писала: "В этом городе теперь нет не только белых ночей, но и дни стали черными. Ленинград в огне. В огне и я. Сквозь дым и огонь я смотрю в небо. Но и в небе война. Мой муж Сеид много раз уходил во вражеский тыл. Теперь я получила уже три извещения о том, что его нет в живых. Он был врач-десантник. Ко мне приходят те, кого он спас от смерти".
Резеда вернулась в Дагестан. И когда в родном небе ей слышится клекот орла, она думает, что в нем кипучее сердце Сеида.
Мой брат Ахильчи… Ты учился в самом земном, сельскохозяйственном институте… Но на войне ты выбрал небо, стал летчиком. Ты погиб над Черным морем. Тебе было двадцать два года. Ты никогда не вернешься в родную саклю, я это знаю. Но каждый раз, когда надо мной клекочет орел, я верю, что это сердце Ахильчи подает мне братскую весть.
Парят в дагестанском небе орлы. Их много. Но ведь немало и храбрецов, сложивших голову за Отчизну. В каждом орлином крике весть о подвиге, об отваге. Каждый крик — это песня битвы.
Я знаю, что это красивая сказка, вымысел. Людям хочется, чтобы так было. Но я знаю, что одному человеку, который вознесся слишком высоко, андиец сказал:
— Даже орлы, чтобы стать людьми, спускаются на землю. Спускайся и ты со своих высот. Все люди родились здесь, на земле. Горец потому и называется горцем, что он человек гор, человек земли. У нас любят это слово — "летать". Всадник скачет — летит. Песня летит. Большинство наших песен об орлах.
Меня много раз критиковали за то, что в стихах я часто упоминаю орлов. Но что же делать, если мне эти птицы нравятся больше других. Они летают далеко и высоко, в то время как другие птицы вечно суетятся и чирикают возле проса. И голос у них громкий, ясный. Другие птицы, как только повеет холодом, изменяют Дагестану и улетают в чужие края. Орлы же, какая бы ни случилась погода, сколько бы выстрелов ни пугало их, не покидают родных высот. У них нет курортов. Другие птицы все время жмутся к земле, порхают с крыши на крышу, с дымоходной трубы на трубу, с поля на поле. Какое-нибудь маленькое ущелье у нас называют птичьим ущельем.
Какой-нибудь большой утес у нас называют орлиным утесом.
Каждый человек, который родился, еще не человек. Каждая птица, которая летает, еще не орел.
Для японцев самые дорогие птицы — журавли. Японцы считают, что если больной человек вырежет из бумаги тысячу журавлей, то он выздоровеет. С летящими журавлями, особенно если журавли летят над Фудзиямой, японцы связывают радость и горе, разлуку и встречу, мечты и дорогие воспоминания.
Мне тоже нравятся журавли. Однако, когда японцы спросили меня о любимой птице, я назвал орла, и это им не понравилось.
Правда, вскоре наш борец Али Алиев на соревнованиях в Токио стал чемпионом мира, и тогда один японский друг мне сказал: