Мой Дагестан

— Как тур, попавший в западню. Но в этом подвале я вдруг вспомнил песню об Али, которого коварные братья оставили на высокой скале. Я спел эту песню. Потом я стал петь другие песни. Я пел о прилетающих весной птицах, об улетающих осенью журавлях, пел об олене, который был девять раз ранен неумелым охотником, пел об осени, пел о зиме. Пел песни, до сих пор никем не спетые. Три дня я ничего не делал, но только пел. Караульные мне не мешали. Песня есть песня, если даже слова ее не всем понятны. Песню все слушают. И вот однажды к караульным пришел молодой офицер. Я подумал, что мне конец. С офицером пришел еще один человек, который знает наш язык. Он меня спросил: "Офицер хочет знать, о чем ты поешь. О чем твоя песня? Спой мне еще раз". Я стал петь о горящем Дагестане. Меня просили спеть еще. Я спел о бедной маме, о любимой жене. Офицер слушал и смотрел в сторону гор. А горы были окутаны облаками. Он сказал караульным, чтобы меня отпустили. Человек, который знал наш язык, сказал: "Этот офицер освобождает тебя. Ему очень понравились твои песни, и поэтому он отпускает тебя на родину". После этого иногда я думаю: может, и Дагестану петь бы всегда свои песни, а не проливать кровь.

Но Шамиль спросил у вернувшегося из плена мюрида:

— Я же запретил петь песни, зачем ты пел?

— Имам, ты запретил петь в Дагестане, но не запретил петь там.

— Твой ответ мне понравился, — сказал Шамиль. И, немного подумав, добавил: — Можешь петь себе, Молла-Магомед.

С тех пор Моллу-Магомеда люди называли Магомедом, которого спасла песня.

Нужна была песня, чтобы спасти Дагестан. Но всякий ли понял бы ее, как понял тот офицер? И кто же это был? Не поручик ли Лермонтов? Он ведь тоже сражался у Валерика.

Еще один случай. Совершив удачный набег на Темир-Хан-Шуру, Хаджи-Мурат возвращался со своим отрядом домой. В одном лесу невдалеке от дороги он увидел двух русских солдат. Они спокойно сидели у костра и пели песни. У одного своего воина, немного понимавшего по-русски, Хаджи-Мурат спросил:

— О чем они поют?

— О матери, возлюбленной, о дождях далекой родины. Долго слушал Хаджи-Мурат песню русских. Потом тихо сказал:

— Эти люди не враги. Оставьте их в покое. Пусть они поют песню о матери.

Так песня отвела пули от людей. Сколько таких пуль было бы отведено и остановлено, если бы люди понимали друг друга!

Третий случай. Ревком Дагестана. Махач послал к хунзахским партизанам известного поэта Махмуда с важной запиской и сказал ему:

— Не кинжалом, а пандуром проложи себе дорогу.

В ауле Цаданих его поймали и посадили в яму. Обнаружили письмо Махача и, конечно, расстреляли бы. Сидя в яме, Махмуд пел песни о своей любви. Весь аул пришел слушать его, пришли люди даже из других аулов. Тогда понял Нажмудин Гоцинский:

"Если сегодня я убью этого певца, завтра от меня отвернутся все горцы". И поэта отпустили на волю.

Ирчи Казак говорил, что в сибирской ссылке он умер бы от горя, если бы не было с ним песни.

Много таких рассказов… Им надо верить. Многим песни спасали жизнь, многих пеших сделали конными. Многие робкие люди, услышав песню о храбрецах, перестали бояться.

А этот рассказ я услышал от Абуталиба.

Когда я вернулся из Индии, он много расспрашивал меня об этой стране. Я рассказал ему, как в Индии факиры, заклинатели змей, заставляют танцевать кобру, словно балерину, играя на специальной дудочке.

— Это неудивительно, — сказал Абуталиб, — ведь наши чабаны, играя на свирели, заставляли танцевать туров на высоких горах. Я сам видел, как самые пугливые лани с радостью шли на звуки музыки. Я видел, как под зурну, словно канатоходцы, танцевали на канате медведи, — Абуталиб помолчал и признался: — Мелодии и мне помогали в жизни. Ты, наверно, знаешь, что больше всего я люблю зурну. Ее слышно далеко. Она возвещает о дне рождения сына, о приезде кунака, о свадьбе. Победил ли кто в борьбе на ковре, выиграл ли скакун на бегах — вестником всех радостей в Дагестане является зурна. Она — как тамада среди всех музыкальных инструментов. Я зурну люблю и потому, что в молодости она кормила меня. Я хочу рассказать тебе, что случилось со мною однажды.

Я был тогда молод. Как-то раз пригласили меня на свадьбу в далекий горный аул. Была зима. Шел крупный снег. Дорога была извилиста, как цифры два, три, пять или восемь. Я устал и присел отдохнуть на камень. До аула дороги хватило бы еще на целый кисет табака. Вдруг за поворотом зазвенели колокольчики и вынырнул на дорогу фаэтон. В нем трое людей, сытых, пьяных и шумных. Из богатого рода. Лошади — одна белая, как сахар, у другой только белая звездочка на лбу, а сама вороная. "Ассалам алейкум". — "Вассалам алейкум". Узнав, что седоки едут на ту же свадьбу, я попросил подвезти меня. Но они, как это теперь делают недостойные шоферы, отказали да еще стали надо мной насмехаться: "Ничего. Ты успеешь дойти до аула к следующей свадьбе. А эта уж, видно, обойдется и без тебя".