Мой Дагестан

Никогда мы не опаздывали надеть саблю, оседлать коня, вскочить в седло, выйти на поле брани. Тут у нас не было ни хромых, ни глухих, ни слепых. Но мы так опоздали освоить мелкие, как будто ничтожные буквы. А известно: у кого хромает мысль, тому унцукульские трости не помогут.

Тысячу пятьсот лет тому назад славному армянскому воину Месропу Маштоцу пришла мысль, что письменность сильнее оружия, и он создал армянский алфавит.

Я побывал в Матенадаране, где хранятся древнейшие рукописи. Там я с горечью думал о Дагестане, который прозевал целые тысячелетия, не имея книги и письменности. Протекла история сквозь сито времени, и не осталось от нее никаких следов. Только смутные, не всегда достоверные преданья да песни, шедшие к нам из уст в уста, из сердца в сердце.

Легко нам в сказках вспоминать
Седую старину.
Из тех, что мне твердила мать,
Запомнил я одну.
В ауле храбрый горец жил
И подвиги свершал.
Однажды всемогущий хан
Его к себе призвал.
В дворец заходит наш герой
По имени Селим,
Одна открылась за другой
Все двери перед ним.
Ковры, светильники, фонтан
Жемчужные струи.
И разложил богатый хан
Сокровища свои.
Всего нельзя и перечесть,
Что увидал храбрец,
Все, что на белом свете есть,
Наполнило дворец.
И разрешает хан седой
Тут гостю своему:
"Бери, что хочешь, горец мой,
По сердцу и уму.
Все эти вещи хороши,
Но помни об одном:
Ты, выбирая, не спеши,
Чтоб не жалеть потом".
Но храбрый горец отвечал,
Достоинство храня:
"Ты дай мне саблю и кинжал,
И быстрого коня.
Хвала бесценным сундукам,
Но их не надо мне.
Все это я добуду сам
При сабле и коне".
Ах, горец, горец, предок мой,
Какой ты промах дал.
Коня и саблю взял с собой,
А книгу ты не взял.
Не положил ты в свой мешок,
Наивный предок наш,
Пергамента большой листок,
Перо и карандаш.
Душа твоя чиста была,
Но голова пуста.
Нам книга больше бы дала,
Чем стали острота.
Судьбу свою вверяя ей,
Не знали мы одно:
Острее слово всех ножей,
Быстрей коня оно.
В нем всякой мудрости секрет
И мудрость красоты.
Отстали мы на сотни лет,
Вот что наделал ты!
Так опоздавший ученик
Приходит на порог,
Когда за школьными дверьми
Давно идет урок.

Рядом, за горной цепью, — Грузия. Много веков назад Шота Руставели сотворил и подарил грузинам свою бессмертную поэму о витязе в тигровой шкуре. Долго искали его могилу, объездили весь Восток. "Нет нигде его могилы, — сказала одна женщина, -зато везде бьется его живое сердце".

Человечество читает повесть о Прометее, прикованном к кавказской скале.

Над страницами стихов уже тысячелетия плачут арабы.

Тысячелетие назад на пальмовых листах индусы писали свои истины и заблуждения. Дрожащими руками я дотрагивался до этих листьев, подносил их к глазам.

А трехстрочечная, полная изящества поэзия Японии! А древность Китая, где за каждой буквой, вернее за каждым знаком, скрывается целое понятие!

Если бы иранские шахи пришли в Дагестан не с огнем и мечом, а с мудростью Фирдоуси, с любовью Хафиза, с мужеством Саади, с мыслью Авиценны, им не пришлось бы убегать без оглядки.

В Нишапуре я посетил могилу Омара Хайяма. Там я подумал:

"Мой друг Хайям! Пришел бы ты к нам тогда вместо шаха, с какой бы радостью приняли тебя народы гор".

Уже создавалась алгебра, а мы не умели еще считать. Уже звучали грандиозные поэмы, а мы еще не умели написать "мама".

Сначала мы узнали русских солдат, а потом уж русских поэтов.

Если бы горцы прочитали Пушкина и Лермонтова, может, и сама история пошла бы по другому пути.

Когда горцу прочитали вслух "Хаджи-Мурата" Толстого, он сказал: "Такую умную книгу мог написать только бог, но не человек".

Все у нас было, что нужно для книги. Пылкая любовь, храбрые герои, трагедии, суровая природа, не было только самой книги.