Мой Дагестан

Этот лозунг дошел и до того упрямого аула, в который приезжали в свое время двести уполномоченных, чтобы организовать колхоз. При организации колхоза не было такого шума, как теперь, когда услышали лозунг о переселении. Каждый аулец произнес на этот счет свою фразу. Вот некоторые из них. «Если даже цепями потащите, не пойдем на плоскость!» «Мы как гвозди вколочены в эти скалы. Никто не имеет права вытаскивать нас из наших гнезд». «Разверзнутся могилы наших отцов, если мы покинем их и уйдем жить в другое место». «Нигде голове моей так не хорошо, как на своей подушке». «На родных камнях сон слаще, чем на чужих перинах». «А где я найду там камень, чтобы бросить в собаку?» «Лучше в горах у дымного очага, чем внизу у хорошей печи». «Кто заботится о животе, пусть идет туда, кто заботится о сердце — останется здесь». «Мы никого не убили, ничьих домов не сожгли, за что же обрекать нас на изгнанье». «Машины могут работать и здесь». «Фонари на столбах могут висеть и здесь». «Телеграмма и отсюда дойдет». «Мы родились не для того, чтобы кормить комаров и мух». «Лучше дым кизяка, чем гарь бензина». «Горные цветы ярче». «Родниковая вода слаще водопроводной». «Никуда мы отсюда не пойдем!»

Так каждый горец ответил по-своему на лозунг «Вылезаем из каменных мешков и поселимся на цветочных коврах».

Еще к моему отцу приходили горцы за советом: переселяться или оставаться? Отец побоялся дать определенный совет.

«Посоветуешь им остаться, потом узнают, что внизу жить хорошо, будут меня ругать. Посоветуешь им переселиться, жизнь окажется никудышной, опять меня будут ругать».

— Думайте сами, — сказал им тогда Гамзат Цадаса.

Времена меняются и жизнь тоже. Изменились не только головные уборы (фуражки вместо папахи), но и мысли под шапками у молодых людей. Смешиваются разные крови, разные племена и народы. Могилы наших сыновей все дальше и дальше от отцовских аулов… Камни, плиты, огромные камни, мелкие камни, округлые камни, острые камни. Чтобы вырастить на этих камнях что-нибудь, землю таскают снизу корзинами. Осенью и зимой травянистые склоны поджигали, чтобы лучше уродилась трава. Помню эти многочисленные огни в горах. Помню ц праздник первой борозды. Весна. Старики кидают друг в друга комья земли.

О деятельном человеке у нас говорят: «Немало преодолел он гор и хребтов».

О бездеятельном утверждают: «Он ни разу не ударил киркой о камень».

«Чтобы тесно было колосьям на вашем поле» — самое дорогое пожелание горцев.

«Да иссохнет, омертвеет твоя земля» — самое большое проклятие.

«Клянусь этой землей» — самая крепкая клятва.

Осла, зашедшего на чужое поле, можно было безнаказанно убить. Один горец кричал: «Если даже осел Хаджи-Мурата ступит на мою землю — все равно берегись!»

В каждом ауле были свои законы. Но всюду самым большим штрафом каралась потрава поля, потрава земли.

Да и за потраву самого Дагестана история наших гор сурово наказывала в конце концов.

Помню, мать рассказала мне:

«Когда в горах Дагестана был разгромлен шах Ирана Надир, то, чтобы согласовать условия перемирия, для переговоров с шахом горцы послали самого уродливого, бедного и хромого старца, посадив его на такого же дряхлого мула.

— Неужели аварцы не нашли познатнее и попригляднее тебя, чтобы послать ко мне?

— Знатнее и важнее меня тысячи, — ответил старый горец, — но важные люди заняты более важными делами. Они решили, что к такому человеку, как ты, достаточно будет послать меня.

— Какого же возраста твой мул? — попытался пошутить шах.

— У шахов и мулов трудно определить возраст, — ответил горец.

— Кто ваш полководец? — спросил пришелец.

— Вот наши полководцы, — ответил спокойно старик и широким жестом указал на возвышающиеся вокруг скалы и горы, на поля и кладбища. — Это они ведут нас вперед.

— Ваши условия?

— Условие одно: землю горцев оставь горцам, а сам покажи нам свою спину, которая больше нам нравится, чем твое лицо.

Шах вынужден был повернуться и уйти в свой Иран.

Его предупредили: оставляем тебя и войско твое в живых только для того, чтобы рассказали о нашей победе. Оставляем тебя для вести — так принято у нас говорить. В другой раз перережем всех до единого».

В августе 1859 года на горе Гуниб имам Шамиль сошел с боевого коня и предстал перед князем Барятинским как великий пленник. Выставив левую ногу немного вперед и поставив ее на камень, а правую руку положив на рукоять сабли, бросив затуманенный взор на окрестные горы, Шамиль сказал:

— Сардар![7] Двадцать пять лет я воевал, отстаивая честь этих гор и этих горцев. Мои девятнадцать ран болят и не заживут никогда. Теперь я сдаюсь в плен и отдаю свою землю в ваши руки.

— Полно жалеть. Хороша твоя земля: одни скалы да камни!

— Скажи, сардар, кто же из нас был более прав в этой войне: мы ли, кто умирал за землю, считая ее прекрасной, вы ли, кто тоже умирал за нее, считая ее плохой?

Плененного Шамиля целый месяц везли в Петербург.

В Петербурге император его спросил:

— Как показалась тебе дорога?

— Большая страна. Очень большая страна.