Мой далекий берег [СИ]

Андрей со всхлипом втянул воздух. Он бедственно болтался в руках Лэти в какой-то нише, прижатый в паху коленом, из носа капала кровь, а в камне стены осталась вмятина от затылка. И, вынуждая чихнуть, сыпалась желтавая цемянка. Саввы не было, похоже, остался следить за развитием скандала. Последнее, что чудом углядел Андрей: знаменщик угольком намечает в неизменной книжице то ли общую расстановку сил, то ли чью парсуну. Ох, ошибся Ястреб, и за месяц не выветрилась дурь…

— Дядя!

Не выпуская Андрея, Лэти оглянулся. Его лицо под сединой было мало черно, страшно, как у выползка.

Зайцеватый фряг протягивал зеркальце:

— Нате, дядя. Вы проводник? Всех моих сожгла Черта. Нате — и проведите меня к мертвым.

Увидя с Лэти и побитым Андреем входящего чужого парня, Сольвега только тяжело вздохнула и кинула в котел лишнюю горсть крупы.

Глава 42

Сидя на лавке у раскрытого окна, Сёрен расчесывала волосы. Утром она вымыла их шемаханским мылом, и они хрустели от чистоты и слабо пахли недозрелым яблоком. Еще никогда волосы Сёрен не были таким блестящими и чистыми, и под гребнем рассыпали искры, как, она слыхала, от поглаженной против шерсти кошки. Никогда прежде не была Сёрен в таком большом городе, не жила в таком доме. Высокий, в три этажа. Как удивился бы Бокрин.

Гребень порой замирал в руке, невидящий взгляд скользил по верхушкам тополей и бурым крышам… На широком выступе под окном бормотали голуби. Голубь нежно ворковал, поворачивался, распуская хвост; на груди голубки светились белые крапинки. В небе над Кромой хлопали крылья, птицы серебряными пятнами мерцали в синеве. Коса Сёрен теплой волной, пушистой зверюшкой спускалась на колени, в ней сверкали голубые и оранжевые огоньки, и девушке-ведьме хотелось, чтобы Лэти увидел это распущенное сокровище. А еще думала, как заплетет косы — туго-натуго — и по городской моде закрутит их барашками над ушами, выпуская мягкие кисточки. И как славно было бы сыскать денежку и купить на торге такую сетку, как ей показывал Юрий — сохранившиеся от бабки украшения. Сетку с мелкими жемчужинками — сразу облачка и цветущий луг — светлая зелень и розовое. Жемчужинки блестели бы в черных волосах Сёрен… и еще в уши бронзовые древние серьги с голубыми яхонтами — как ее глаза, а на шею такое же ожерелье: круглые, будто слезинки, камни, а самый крупный в мыске похож на прозрачную каплю из родника… Украшение, найденное в источнике, было потерялось… Сёрен его везде разыскивала, чуть не плакала. А потом Ястреб нашел в опочивальне. Вот странно… неужто после пережитого страха она бродит по ночам? Или водит ведьмовской дар? Смутно, как сквозь воду, вспоминается, будто забрела Сёрен на чердак, и отирающийся об икры котище… А когда аптекарь уводил малышку Тильду, рядом, прячась в тени домов, скользила неприметная, будто дымок, кошечка…

Жаль звезды. Ястреб строгий. Нашел и запер в укладку. Лэти…

Гребень скользил, сыпал искры, голубь гулькал и пыжился перед подругой, а потом они вдруг сорвались, оставив на карнизе белые пятнышки помета. Солнце вливалось в распахнутое окно, во дворе пахли бархатцы и жужжал, тычась в выемку стены, пухлый шмель.

Сольвега приблизилась неслышно. Долго любовалась, подперев щеку. Приподняла волосы Сёрен на руке, взвесила:

— Хороши!.. Сейчас состригу. Как раз краска поспела.

Охнула, когда Сёрен брызнула слезами.

— Да полюбит он, полюбит, не всю красу порушу, — припав на колени, участливо заглядывала в глаза. — И своих не пожалею. Не бойся. Никто не заметит даже. Просто надо, пока свои у ней не отрастут. Да тише ты! — платком ловко отерла девушке нос и глаза.

— Не реви — намочишь.

Сёрен закусила ладонь. Отвернулась, и пока Сольвега большими ножницами выстригала пряди, упорно смотрела в окно.

— Ну вот. На, смотрись.

Перед глазами оказалось зеркальце. Волосы были туго заплетены и приподняты над ушами. Красиво, по-городскому. Действительно, ничего не заметно. Сёрен в последний раз громко всхлипнула и вытерла глаза.

— Покраснеют, дурочка, — поворчала ведьма. — Вставай живей, краска стынет.

Сольвега в доме ключница, надо слушаться и вставать.

Раздев государыню и поставив в деревянный таз, девушки в четыре руки принялись натирать ее соком тайских орехов — что проделывали с завидным постоянством уже четвертый день. Государыня ежилась и вздрагивала от стекающих липких капель. Кожа ее успела приобрести почти несмываемый изжелта-зеленый оттенок — говорят, такой цвет у недозрелых оливок. Сольвега с сомнением оглядела дело рук своих, проверила каждый изгиб и складочку:

— Неплохо, кажется.

Закутав государыню в капор, усадила в кресло, а Сёрен послала на кухню за горшком, в котором в печи томилась вапа, и на чердак за волосами, похожими на сохнущую в теньке овечью шерсть. На солнце сушить нельзя было — порыжеют. Сольвега надела рукавичку и стала медленно и вдумчиво красить государыне волосы. Заняло это уйму времени, но ведьма осталась довольна. Только фыркала на бродившего по столу кота, когда тот уж слишком сильно лез башкой в притирания.