Мой Дантес

– Поживем – увидим, – уклончиво ответила она и направилась к центру поляны, куда на ежевечернюю прогулку один за другим подтягивались собачники со своими питомцами.

Март 2010 года

После, казалось, бесконечных пререканий, сторублевка из моего бумажника, наконец-то, перекочевала в карман толстогубой продавщицы, а дед воззрился на меня взглядом благодарной собаки, получившей отменный шмат мяса.

– Ну, доча, угодила. Теперь проси чего хочешь, – решительно заявил он, прижимая к груди пакет с вожделенными войлочными башмаками.

– На ночлег пристроите? – не долго думая, спросила я.

Дед тройку секунд пристально смотрел на меня, потом крякнул, неверяще мотнул головой, но вопросов задавать не стал. Лихо, как-то по военному развернулся на месте и бросил через плечо:

– Давай за мной!

Спустя полчаса мы уже сидели на небольшой, но аккуратно обклеенной простенькими блеклыми обоями кухоньке крохотного домика, точнее сторожки, притулившейся сбоку от въездных ворот главной достопримечательности городка – старинного кремля. В окно были видны центральный собор и часть хозяйственных построек. Суетясь возле плиты, старик пояснил, что служит тут сторожем.

Чай пили молча, хрустя душистыми маковыми сухарями. Первым нарушил тишину дед.

– Как тебя звать будем, девонька?

– Елизаветой, – почему-то оробев, тихо представилась я.

– Доброе имя, – дед аккуратно отхлебнул из чашки. – Ну, а меня Михаилом Павловичем кличут. Можно просто Палыч.

– Угу, – скромно пролепетала я.

– Отчего бежишь, Лизавета? – прямо спросил старик. Видимо, прямота была отличительной чертой его характера, судя по нашему первому разговору возле универмага.

– От трусости, – честно призналась я.

– А чего боишься-то?

– Смерти…

– Фью-ю-ю, милая, – присвистнул дед. – Да кто ж ее, косорылую, не боится? Только думать о том постоянно нельзя. Будешь думать – забудешь жить.

– А мне жить осталось чуть больше двух дней, – неожиданно для себя разоткровенничалась я, пуская слезу.

Вдруг отчего-то показалось, что именно этот дед, сидящий напротив в старом грубо вязаном свитере, высоких серых носках из козьего пуха и с хрустом жующий сухари, способен развести в стороны все мои злосчастья.

Я с надеждой взглянула на старика. Он тут же подобрался, отставил чашку, как-то посерьезнел – проказливо-хитрющее выражение ушло с лица.

– Рассказывай, – произнес спокойно и просто.

«С чего бы начать?» – задумалась я. – «Может, с предсмертного подарка Софьи Матвеевны? Или с того, как в моей жизни появился Егорушка? Или с Никиты? Нет. Все случилось задолго до этих событий. И виной тому – Пушкин и Дантес»…

Ноябрь 1994 года

Чтобы понять природу дуэли Дантеса и Пушкина, мне, прежде всего, нужно было понять их самих.

«Альбом Пушкинской выставки 1880 года» оказался довольно интересным в этом плане. Он помог разобраться в характере поэта, сопоставив воспоминания совершенно разных людей.

К примеру, говоря о появлении Пушкина в лицее, автор биографического очерка Венкстерн замечает, что первое впечатление, произведенное юным поэтом на товарищей, было отнюдь не в его пользу.

«… он поражал всех неровностями своего характера… Имея склонность к насмешке, подчас циничной и оскорбительной, он в то же время не переносил насмешки над собой. Если кому-нибудь случалось задеть его за живое шуткой, он приходил в бешенство или же совершенно терялся, конфузился и не мог подыскать ответа. Вообще природная застенчивость Пушкина доставляла ему много страданий. Часто, желая побороть в себе этот недостаток, он напускал на себя неестественную развязность, и тогда, впадая в противоположную крайность, вредил себе во мнении товарищей неуместными шутками и неловкими выходками».

По словам же друга поэта Пущина, Пушкин совершенно не обладал тактом, преувеличивал всякую мелочь, постоянно попадая в довольно щекотливое положение. И это свойство сопровождало его всю жизнь.

Так, вернувшись из ссылки в Петербург, поэт возобновил старые связи, но плохое настроение не покидало его.