Мой дед Лев Троцкий и его семья

17 июля 1933 г., вечером, мы выехали из Стамбула на пароходе «Болгария» в Марсель.

Из переписки с друзьями, в частности с Морисом Парижанином, инициатором всего дела о нашем переезде во Францию, мы знали, что виза, предоставленная нам французским правительством, принявшим во внимание нездоровье моего мужа, ограничивала, тем не менее, наши территориальные возможности. Министр внутренних дел Шотан писал депутату Henri Guernot 19 июня 1933 г., что Троцкому дано a pour la raison de sante l’autorisation de sejourner dans un departement du Midi, puis fixer sa residence en Corse [108] .

На основании таким образом обусловленного въезда во Францию, наш сын и друзья запрашивали нас, где бы мы предпочли поселиться: в горах или у моря, имея, однако, в виду «un departement du Midi». Я помню, что мы колебались между тем и другим и предоставили решение вопроса нашим друзьям на месте. Только в Марселе мы узнали, что для нас снята небольшая вилла под Ройаном в Saint Palais, на берегу Атлантического океана. С нами из Стамбула выехали французский гражданин Jean van Heijenoort, американская гражданка Сара Якобс (Вебер) и Макс Шахтман, а также немецкий эмигрант Отто Шюсслер.

Весь наш багаж, главным образом ящики с библиотекой, шел с нами до Марселя. Владельцем его был обозначен Шахтман. Его инициалы на ящиках сохранились по сей день. На пароходе муж мой чувствовал себя нехорошо. Было очень жарко. Были сквозняки. Общее его недомогание закончилось люмбаго [109] . Пригласили пароходного врача. Боли были мучительными. Больной не мог встать с постели. А пароход приближался к месту назначения. Нас пугала высадка, если к тому времени не наступит улучшение в состоянии его здоровья. 24 июля утром пароход остановился, не доходя до Марселя. К нему подошла моторная лодка с двумя пассажирами: нашим сыном, Л. Седовым, и Р. Молинье. Состояние мужа улучшилось, но уверенности в прочности его не было. С большой осторожностью мы спустились с парохода в лодку. Нам передали наш ручной багаж. Муж старался приспособиться к сидению в лодке так, чтоб не вызвать боли. Был все время настороже. Спустя три четверти часа, может быть меньше, мы подъехали к берегу, где нас ждали два автомобиля. В одном из них вместе с Седовым, следившим за направлением по карте, и Молинье в качестве шофера – разместились мы с мужем. Другой следовал за нами с Леперинсом, в качестве шофера, и с двумя сопровождавшими: Ластераде и другим, фамилии которого я, к сожалению, не помню.

Ехали мы с большой осторожностью, т. к. толчки автомобиля больному причиняли страдания. По этой причине расчет Молинье приехать если не вечером, то ночью на место – не мог осуществиться. Необходимость провести ночь в отеле очень осложняла наше путешествие, но пришлось к этому прибегнуть, чтоб не утомлять очень больного. К сожалению, не помню ни названия отеля, ни места его нахождения. Утром 25 июля мы покинули отель и продолжали путь. Л. Т. чувствовал себя неустойчиво. Всех нас очень беспокоило его нездоровье. Хотелось как можно скорее приехать на место, чтоб дать ему возможность предаться полному отдыху. Прибыли мы с опозданием. Нас встречали Вера Ланис (жена Молинье) и Сегаль. Пообедав, мы расположились отдохнуть. Я устроила ЛД в наиболее удобной и наименее жаркой комнате и вышла сама в другую комнату – посмотреть пейзаж из окна. Меня поразили клубы дыма. Пожар? Горели сухая трава, изгородь, деревья (хвойные). Жара. Дом полон дыма. Мы, задыхаясь, вытаскивали раскрытые чемоданы. Сын, с трудом поднимая бидоны с бензином, стоящие у крыльца, нес их к берегу океана. Какие-то незнакомые люди вошли в дом, помогали выносить вещи из дому и из сада, где под ногами горела трава. Это были соседи, которые жили напротив нашей виллы. Какой-то господин из той же виллы напротив вошел в сад с предложением вывезти автомобиль, стоявший у дома, – на улицу. Мы с благодарностью приняли его предложение, избегая при посторонних говорить по-русски. Выдавали себя за американцев. Вера Ланис выдавала себя за нашу прислугу. Автомобиль выехал на дорогу. Мы с мужем устроились в нем, ожидая окончания происшествия. Горела беседка у самого дома, которую мы еще не успели заметить. Прибыла вызванная по телефону пожарная команда. Р. Молинье и все другие, кроме сына, были в Ройане. Возвращаясь оттуда, они нашли нас в автомобиле на дороге. В тот же день посетила дом племянница владельца его. На другой день в местной газете помещено было сообщение о происшедшем пожаре. Мы не были названы в газете. Неожиданное приключение не способствовало ни выздоровлению, ни отдыху. Муж чувствовал себя плохо. Как всегда за последний период, всякое эпизодическое заболевание, вроде люмбаго и др., отражалось на его хронической болезни. На этот раз это сказалось в очень острой форме и затянулось до ноября месяца. Бессонница, головные боли, повышенная температура, потение и общая слабость, доходящая до физической прострации. Он не мог собраться с силами, чтоб осмотреть сад, подойти к берегу океана, и откладывал это «предприятие» со дня на день. Проводил дни в комнате на кушетке или в саду на шезлонге, принимая с трудом приезжавших друзей.

В начале сентября к нам приехал из-за границы наш друг – доктор X., который устроился в Ройане и ежедневно посещал ЛД.

Тщательно наблюдая его болезнь, он делал впрыскивания, производил анализы крови и пр. К концу сентября наступило некоторое улучшение, и доктор посоветовал прекратить приемы, переменить обстановку, уехать в горы. Мы последовали его совету. В начале октября уехали в Пиренеи: в Баньер. Поправка больного шла сначала замедленным темпом, а потом все быстрее и быстрее. Спустя три недели он заявил, что чувствует себя хорошо и хочет вернуться к работе. Мы покинули 30-го Баньер, 1-го ноября утром приехали поездом в Орлеан, а оттуда на автомобиле в Барбизон. Только в середине декабря 1933 г., впервые по прибытии во Францию, моему мужу удалось побывать с друзьями в Париже, где он провел день. Это было большим событием в нашей затворнической жизни, радовавшим нас и в то же время вызывавшим опасения всякого рода. Я помню, как расспрашивала его о переменах, какие он нашел там с тех пор, как мы покинули Париж в 1916 году. Правда, муж был еще проездом в Париже, по дороге в Данию, в ноябре 1932 года. Но тогда мы только пересекли город с одного вокзала на другой…

Наталия Седова-Троцкая

Койоакан, Д.Ф., 1 марта 1937 г.